Гвардейцы провожают его взглядом.
По щекам короля текут слезы. Гнев и ужас… и отчаянье.
В полной тишине Сигваль вскакивает в седло.
На Оливию старается не смотреть.
— Поехали, — тихо говорит он.
10. Ингрид, жар-птица
До Бейоны и до Оливии.
Когда птица раскинула крылья.
После ночи танцев в таверне Таллева, Ингрид не приходила два дня. Сигваль не звал, и она не навязывалась. Подумала уже, что ничего не будет, они оба получили друг от друга все, что могли.
Огонь…
Она ведь даже намекнула ему. На прощанье. Она держала его ладонь в руках, левую, с красным пятнышком ожога. Она осторожно, с легким нажимом провела по этому пятнышку, чувствуя, как вздрагивают пальцы. Больно.
«Если тебе больно, значит — ты еще жив», — сказала тихо.
Он так посмотрел на нее… Ничего не ответили. Но, кажется, понял.
Не захотел.
Но в тот день он подошел сам. Нашел Ингрид в тенистом уголке сада, в окружении придворных дам и в обществе королевы. Милые светские прогулки, все очень благопристойно.
Подошел, никого не стесняясь, шепнул ей на ухо: «Приходи вечером. Ты мне нужна». И все. Королеве только вежливо кивнул. Ушел.
Сигвалю плевать на чужие взгляды и чужое мнение.
Ингрид, пожалуй, тоже.
Все смотрели на нее.
И вот, вечером, она снова здесь.
И он сам открывает ей дверь.
— Заходи, — говорит тихо.
Камзола на нем нет, только тонкая сорочка. И сапог тоже нет, он босиком.
Он выглядит совершенно обычным, спокойным. И все же, что-то в этом настораживает… Его спокойствие. Что-то не так.
— Садись, — предлагает ей кресло.
Наливает вина, себе и ей… и там в кувшине уже остается на донышке. Подает ей бокал, но сам пока не пьет, только смотрит, как она берет, пробует. Хорошее вино… Чуть улыбается.
Огонь свечей поблескивает в его глазах.
Да он напился уже! Понимание приходит так неожиданно. Ингрид смотрит на него… Да нет, он не пьян, он молодой и сильный мужчина, и чтобы напиться ему нужно больше, чем вот тут в кувшине было. Сейчас где-то на грани, когда разум еще вполне ясный, но появляется такая расслабленность…
— Хочешь поговорить? — спрашивает она.
Он фыркает, качает головой.
— Я еще не настолько пьян, чтобы начать жаловаться на жизнь.
Ингрид заглядывает под стол.
— У тебя там еще бочка, — говорит она. — Можно наверстать. Или завтра с утра у тебя снова дела?
— С утра нет, — говорит он. — Ближе к вечеру. С важным я пока разобрался, остальное может подождать. Послезавтра я еду в Бейону. Но наверстывать и жаловаться все равно не планирую, как-то пока не готов.
Он поднимает, чуть покачивает в руке бокал, отпивает немного. Ставит на стол.
— А вот я бы напилась и пожаловалась… — неожиданно говорит Ингрид. Не собиралась ведь, но вырвалось.
— Да пожалуйста, — щедро говорит он. — У меня там еще бочка под столом, и мы никуда не торопимся. Хорошее вино, можно пить спокойно, я уже тут кувшин вылакал за вечер, так что никаких неожиданностей, — он морщится. — Хочешь, у меня печенье есть… с орехами, — пододвигает к ней мисочку. — Бери.
Что-то есть в этом такое…
— А какие могут быть неожиданности? — спрашивает она.
Сигваль устало пожимает плечами.
— Я знаю, что твой отец приехал, — говорит, словно пытаясь сменить тему, — и что собирается отправить тебя в Олейв. Я говорил с ним.
Но Игнрид так просто не сбить.
Она даже слышала какую-то историю…
— Подожди. А что может быть не так с вином?
— Да все нормально с ним, не бери в голову. Это мои личные заморочки, — видно, как ему с трудом удается подавить желание встать и уйти. — Ингрид, я тебя не для этого позвал.
Хорошо…
Не стоит давить.
— Тогда что ты хочешь? Поиграть со мной? Трахнуть меня? — она пытается улыбнуться непринужденно и соблазнительно.
— И то, и другое, пожалуй, — говорит он. — И ты права, иногда только боль помогает почувствовать, что ты еще не сдох. Что еще хоть немного человеческого осталось.
Он разворачивает левую ладонь, показывая ей.
Огонь.
— Ты хочешь боли? — осторожно спрашивает Ингрид.
— Я хочу почувствовать хоть что-то, — говорит он, и вдруг становится страшно. — Почувствовать, и не забывать, что людям может быть плохо. А то мне начинает казаться, что им так же плевать, как и мне. Одна сухая шкурка… Ожоги ведь долго напоминают о себе.
— Хочешь научиться смирению?
Он усмехается.
— Смирению? Нет. Это уж точно не про меня. И вообще, это была твоя идея. Я просто ухватился, потому, что больше хвататься не за что.