Особенно вспоминается, как, в буквальном смысле слова, накачивали, точно накануне экзамена, Фрейду Новик, первую уходившую на волю. С одной стороны, Фрейда ждала волю, считала месяцы, дни и часы, а с другой — торопилась и спешила впитать в себя возможно больше знаний. Последнее было так остро и сильно, что Фрейда, которая была очень малокровна и от истощения часто падала в обморок, едва прийдя в себя после обморока, тотчас же снова начинала учить географию, русский, арифметику со своими бесчисленными учительницами.
Интересные кружковые занятия вели Маруся Беневская по естествознанию, Надя Терентьева по истории и Саня Измаилович по литературе.
Слушательницы Сани (Лида Орестова, Маруся Купко, Сарра Новицкая и Катя Эрделевская) изучали с ней историю литературы по Иванову-Разумнику,[213] вели беседы о Чернышевском и Герцене и были очень довольны этими занятиями, считая, что Саня умеет как-то особенно разбудить мысль, остановиться на интересных моментах.
Более подготовленные из нас и получившие на воле среднее и отчасти высшее образование также спешили приобрести фундамент в различных областях знаний, изучить языки и т. д.
Из языков больше всего занимались французским, меньше — немецким и английским. На французском языке в нашей библиотеке было много книг, особенно новой беллетристики. Французекие книги получались нами даже из-за границы от родных Маруси Беневской. Так, были получены многочисленные тома Ромена Роллана «Жан Кристоф». Занимались языками по двое, по трое, более сильные — самостоятельно, без учительниц, менее сильные — с учительницами. Наиболее авторитетными учительницами французского языка у нас считались Ира Каховская, Вера Штольтерфот и Лидия Павловна Езерская, причем у последней была особая система занятий. Если ее ученица плохо знала урок, она заставляла ее по словарю зубрить очень большое количество слов, начиная с буквы «а».
Многие из нас занимались математикой, занимались с большим увлечением. Можно даже сказать, что в этой области было несколько фанатиков, которые постоянно решали задачи, мучительно думая, когда бывала какая-нибудь заминка. Помнится, по алгебре мы не могли решить каких-то задач. Целыми днями мысль билась вокруг них, и напряжение было настолько сильно, что кем-то из нас задачи были решены во сне.
Наряду с другими занятиями, очень большое место уделялось философии. Философией занимались в Мальцевке с большим увлечением довольно значительное количество лиц в одиночку, вдвоем и в кружке под руководством Зины Бронштейн.
Занятия по философии и психологии вызывали как-то особенно много споров и страстности. Целый ряд отдельных философских проблем тщательно прорабатывался в тюрьме. Так, помнится, коллективно был проработан вопрос о субъективном начале в древней философии.
Менее подготовленные начинали обычно чтение с Челпанова «Мозг и душа» и постепенно переходили к Виндельбанду «История древней философии». Читали Гефдинга «Введение в психологию», Геккеля «Мировые загадки» и пр. Некоторые из более подготовленных, кажется, целиком одолели 10 томов Куно Фишера «История новой философии». Помнится, как Фаня Радзиловская и Вера Горовиц горевали, что выходя в вольную команду, они застряли на монадах Лейбница и не смогут дальше заниматься за неимением книг.
С приездом Иры Каховской, которая привезла Маха «Анализ ощущений», Авенариуса и Богданова, последние были прочитаны и проштудированы многими из нас.[214]
Занимались в Мальцевской и экономическими науками, хотя меньше, чем философией. Вдвоем и группами в 3–4 человека прорабатывали политическую экономию, отдельные товарищи читали и фундаментальные книги по экономическим вопросам и штудировали Маркса.
Были еще у нас занятия практического характера. Сарра Наумовна Данциг вела кружок по массажу. Эти занятия были настолько успешны, что одной из ее учениц, Любе Орловой, удалось позже в Якутске жить на заработок от массажа.
В помощь к нашим занятиям мы имели прекрасную библиотеку из 700–800 экземпляров. Основанием этой библиотеки послужила часть книг, которую привезла в Мальцевку шестерка из Акатуя.
Постепенно эта библиотека пополнялась присылаемыми с воли книгами, причем особенно много книг получала Маруся Беневская.
В библиотеке нашей было неисчерпаемое богатство по различным разделам: философии, истории, социологии, истории культуры, экономическим наукам, беллетристике и т. д. Новейшая беллетристика получалась нами в сборниках «Альманахи» и «Знание». Особенно волновавшие тюрьму новинки иногда прочитывались коллективно вслух. Так были прочитаны «Мои записки» и «Рассказ о семи повешенных» Л. Андреева.[215]
213
Иванов-Разумник (наст, имя и фам. Разумник Васильевич Иванов) (1878–1946) — популярный в начале века критик, публицист, историк литературы неонароднического направления. Каторжанки, очевидно, штудировали его кн. История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. СПб., 1907. Т. 1–2. С 1906 по 1918 книга выдержала 5 изданий.
214
Авторы перечисляют ряд популярных в начале века «руководств» по философии и психологии, которые можно было встретить во многих российских домах, претендующих на интеллигентность. Сообщение о том, что кое-кто из каторжанок пытался разобраться в построениях великого математика и классика немецкой философии Г. В. Лейбница лишний раз свидетельствует о том, что в Мальцевской тюрьме оказались действительно женщины не робкого десятка. Были они «в курсе» и новейших философских дискуссий — вокруг попыток преодолеть односторонность идеализма и материализма, предпринятых швейцарским философом Р. Авенариусом, австрийским физиком Э. Махом и русским социал-демократом, врачом и философом А. А. Богдановым, как раз в это время шли оживленные дискуссии «на воле». Если эсеры были готовы принять многое в «новой философии», то В. И. Ленин предпринял против нее решительный поход, выпустив «Материализм и эмпириокритицизм».
215
В «Рассказе о семи повешенных» Леонида Андреева были выведены члены Летучего Боевого отряда Северной области ПСР, семеро из которых были повешены по делу о покушении на вел. кн. Николая Николаевича и министра юстиции И. Г. Щегловитова. Андреев знал руководителя отряда В. В. Лебединцева (Марио Кальвино). В рассказе он назван Вернером.