Оболочки снаряда отличались разнообразием своей формы. В каждом отдельном случае внешний вид снаряда приходилось приспосабливать к требованиям предполагаемой обстановки покушения. Наиболее удобным являлся обычно снаряд плоской формы, который можно, например, вложить в портфель, или снаряд в виде большой коробки конфет.
Когда заканчивали работу над оболочкой снаряда, внутри выстилали ее парафиновой бумагой, чтобы динамит не соприкасался с жестью. Это делали во избежание процесса разложения в том случае, если бы снаряд почему-либо пришлось хранить в таком виде долгое время. Оболочку наполняли динамитом и плотно закрывали крышкой, которую прикрепляли для прочности тонкой проволокой. Количество динамита, употреблявшегося нами, также зависело от обстановки покушения, например, на снаряд для Дубасова я употребила не менее пяти кило.
Готовые трубки запалов хранили отдельно от снарядов. Их вкладывали перед тем, когда снаряд передавался метальщику. Обычно снаряды вручались метальщикам незадолго, за несколько часов, перед покушением. Если почему-либо снаряд оставался неиспользованным, его немедленно возвращали технику, который разряжал его, т. е. вынимал запалы и разбирал их.
Всякая небрежность в работе запала могла повести к трагическим осложнениям, так как именно с ними технику приходилось постоянно иметь дело.
Жизнь на нашей квартире шла монотонно и спокойно. С утра мы трое, «Николай Иванович», Рашель или «Катя», по ее конспиративной кличке, и я («Екатерина Ивановна»), принимались за работу. «Николай Иванович» руководил нами, сам же большую часть времени проводил за учебниками химии. Саша дежурила в кухне, готовила обед, и для нее утро было самое беспокойное время. С раннего утра под разными предлогами забегала к ней хозяйка-финка; заходил работник Иван. Хозяйку интересовало: «что готовится на кухне?» Иван же явно ухаживал за Сашей. Он был еще молод, но уже вдов. Хозяйке нравилась степенная «Аннушка» (так называли Сашу), и она во время своих визитов дипломатически наводила разговор на Ивана, расхваливала его и соблазняла Сашу большим приданым от умершей жены Ивана, которое хранится у него в сундуках. Все вместе они поругивали «господ», которые, видно, от нечего делать проживаются на даче. Ивана почему-то особенно возмущало количество мяса, которое мы закупаем. — «Ну, и жрут же они у тебя», — говорил он, сдавая Саше купленные продукты.
Недели через две-три после моего приезда наша компания увеличилась. В мастерскую, в качестве учеников, приехали: Мария Аркадьевна Беневская и «Семен Семенович» (нелегальный рабочий). С «Сем. Сем.» раньше, в 1905 г., летом, мне пришлось встречаться на общепартийной работе, в Сормове. Беневскую я не знала. Одной комнаты для наших занятий уже не хватало, я и Саша переселились для работ в свои углы, а двое вновь прибывших занимались под руководством Рашели в прежней мастерской.
Самая неблагодарная роль выпала на долю Саши, — кухня стала отнимать у нее почти весь день. Помогать ей, особенно утром, в самое горячее для нее время, было невозможно. «Барыню» или гостей могли застать за черной работой врасплох Сашины посетители. При наших попытках помочь ей Саша так энергично протестовала, что нам приходилось уступать. Только вечером, и то лишь поздно, кто-нибудь, вместо нее, мыл пол на кухне.
При слабом здоровье Саши непривычные хлопоты по кухне утомляли ее, да и почти не оставляли времени для занятий в мастерской. Саша, к тому же, была хорошей гравершей и попутно вырезала на аспиде печати для паспортов и штампы для их прописки.
Вновь прибывшая М. А. Беневская с неменьшим жаром, чем я, приступила к обучению. Это была очаровательная и по внешнему и духовному складу молодая девушка. Как-то своеобразно она, как и Наташа Климова, после увлечения толстовством, пришла к признанию террористической борьбы. Пробыла М. А. с нами недолго. Ее вызвали в Москву, где готовилось покушение на Дубасова, и она там поселилась на конспиративной квартире.
Жизнь мы вели, как я сказала, замкнутую, никто, не связанный непосредственно с нашей работой, не имел доступа на дачу, да и о существовании ее, кроме «Ивана Николаевича» и его ближайшего помощника, каким был Савинков, даже в Б. О. почти не знали. Дисциплина среди нас царила суровая. Мы не имели права ни переписываться, ни видеться с кем-либо из знакомых и близких, хотя, быть может, и живущих где-нибудь вблизи. На улицах мы избегали далее случайных встреч со знакомыми. Отрезанные подолгу от всякого соприкосновения с внешним миром, члены Б. О. часто не знали, что происходит даже в организации. Каждому указывался его узкий, специальный круг, за пределы которого он не должен выходить. Направленный в какой-нибудь город боевик жил там в полной изоляции и ждал, иногда целыми месяцами, условного письма или телеграммы для вызова, не смея ни связаться с кем-либо из общепартийных товарищей, хотя бы находившихся тут же, ни оставить своего поста.