— Господи! — закричала Елена. — Вы сердечник? Гипертоник? Что с вами?
Она села рядом с ним, взяла в руки поникшее лицо и увидела, что он плачет. «Слава Богу, он живой. У него просто горе». Она даже не споткнулась на этой мысли «просто горе». Это что — мало? Но ведь она боялась смерти. Что бы она делала с ним? А так — слезы, она сама только что обсопливилась по самую маковку. Их просто вытирают, и с концами. С этого и надо начинать.
Она принесла из ванной мокрое полотенце и вытерла ему лицо. Странным оно было в ощущении — лицо чужого мужчины. Оно оказалось большим и сильным и твердым, и Елена вдруг почему-то подумала, что никогда не ощупывала, не трогала руками лицо мужа. Случись ей ослепнуть, она не узнала бы его пальцами. А этот, что на полу, уже был знаком и крошевом зубов, и твердостью скул, и натянутостью кожи, и горбинкой носа, и широкими впадинами глаз.
— Спасибо, — сказал он. — Дайте мне вашего вермута.
Он продолжал сидеть на полу, и она принесла ему полный стакан и опустилась перед ним на колени. Он выпил залпом, но аккуратно, слизнув последнюю каплю с губ. И снова это нематериалистическое ощущение — капли на его губе. «Фу! — подумала она. — Это очень похоже на съезжающую со стропил крышу».
— Теперь подымайтесь, — сказала она строго. — И снимите рюкзак.
— Сейчас, — сказал он. — Сейчас.
Он говорил тихо и монотонно… В автокатастрофу попала дочь. Они сами петербуржцы. Вернее, дочь и ее мать.
Он неизвестно кто. Перекати-поле. Вечный командированный. В конце концов его за это отлучили от дома. «Понять можно», — сказал он тихо. Жена вышла замуж.
«Хорошо вышла. За домашнего мужчину». Дочь — школьница. Решили прогуляться в Москву на машине приятеля. Ну и… Трое погибли. Двое в реанимации. А жена с мужем на Кипре. Два дня и ночь пролежал на больничном полу в приемной. Платил санитарке. "Кончаются деньги, потому мне и нужен мой приятель. Дома у меня есть. Я не бедный. Дочка в себя не Приходит. Никто ничего не говорит. Один, правда, сказал: «Тот самый случай, когда решение не у нас — на небесах. Тамошние лекари определят место ее пребывания. Проси Господа».
Он ходил в церковь. Становился на колени. Целовал иконы, все подряд. А вдруг он ей навредил? Он ведь некрещеный. Как она считает?
Она считает, ответила Елена, что ничего плохого любящий человек сделать любящему не может. (Какое вранье! — вспыхнула мысль. — Любящие именно и вытворяют черт знает что.) — Нет, правда! — говорила Елена. — Вы не могли ей навредить. Не могли!
— Я не просто некрещеный, — ответил он, — я неверующий.
— Мы все такие, — сказала Елена. — Мне мама в розовом детстве объяснила, что Бога нет, а есть целесообразность природы, и человек — мера вещей.
Недавно она отперлась от этих слов. Уверяла, что не могла мне сказать такой чепухи. А я эту чепуху вызубрила как дважды два. — Она вдруг застыдилась, что отягощает его подробностями своей жизни. — Вам надо ехать в больницу, и вам нужны деньги санитарке. Я правильно поняла?
— Нет, — сказал он. — Меня больше не пустят. Запретили. Ситуация стабильно плохая и будет такой неизвестно сколько. Ночью ничего не должно произойти.
— Значит, вы переночуете здесь, — твердо сказала Елена. — А утро вечера мудренее. Поищете знакомых, не найдете…
Она постелила ему на узеньком Алкином диванчике.
На минуту ее охватила паника, что она ведет себя точнехонько по криминальной классике: принимает абсолютно незнакомого мужчину, поит его вином, клюет на его жалобную историю, а дальше… «Что я делаю?» Но все было уже сделано, и уголок одеяла был отвернут, как и положено у хорошей гостеприимной хозяйки.
А ночью она проснулась от стона. Гость стонал и метался, и у него скрипели зубы. «Надо дать ему реланиум», — подумала Елена и стала рыться в сумочке. На пластиночке в последнем гнездышке сидела последняя таблетка. Со стаканом воды и таблеткой она вступила в ночь комнаты мужчины.
— Выпейте таблетку, — сказала она. — Слышите меня?
Я принесла вам таблетку.
Он не слышал? Он не слышал. Она видела мятущиеся волосы на белой наволочке. Во рту у нее было его крошево. Она поставила стакан на пол и скользнула к нему под одеяло. Ах, вот как это у него было! У любимого маминого писателя. Вот как! Спасение… Единственное спасение на земле — плоть закрываешь плотью…
Алка пила воду и не могла напиться. Хорошо, что она среди них королевна и что ни делает, все ей можно, а так бы уж окоротили. Воды взято мереное количество, на пятерых три литра. Так вот она одна уже выдула литр.