Может, санэпид и есть та самая партия? Тогда он, Мишка, ничего в этой жизни не понимает. Эта мысль стала настигать его все чаще — мысль-ощущение несовершенства собственного ума. Очень часто получалось просто до отвращения — он, Михаил Михайлович Бубнов, человек-дурак. Ну вот как понять, почему, например, Алка кружит вокруг Лорки и Надзора? Не понимает, что мешает тем трахаться в воде? Дура она, что ли?
Или совсем маленькая, не знает, для чего эта золотая кобылка побежала в воду? В речке же никого, а по берегу старые дачники изображают прогулки. Для ее личной бабушки — разлюбезное дело. Возьмет старуха зонтик и с песенкой «Догони, догони, только сердце ревниво замрет» насчитывает километры. Обхохочешься. Увидь бабушка сейчас внученьку, досталось бы любителям остренького.
Странно, но Алка в этот момент тоже думает о бабушке. Она жаждет выполнить бабушкин завет. «Умри, но не дай…»
— Эй! — кричит Алка. — Для этого дела есть отведенные места… Койки там. Диваны-кровати… А открытые водоемы для пионеров и школьников. Я ща вожатую на вас позову!
— Во чумовая! — смеется Лорка. — Я ее сто лет знаю.
Они дачники. У нее бабка из газетных. И эта, видать, такая же…
— Она хуже, — отвечает Надзор. — Пошли отсюда.
— Еще чего! — веселится Лорка. — Пусть ведет вожатую. Или вожатого! Мишка! — кричит она Мишке. — Это твоя сколопендра?
— Алка! — кричит Мишка. — Выходи. Дай Лорке выйти замуж.
— Ха-ха-ха! — закатывается Лорка.
Надзор плывет к берегу и останавливается возле Мишки.
— Ты знаешь ее родителей? — спрашивает он.
— Ну, — отвечает Мишка. — А что за дела?
— Эту маленькую гадину пора вязать, — говорит Надзор, влезая в штаны.
Свалить человека, влезающего в штаны, может и младенец. Нет для него победы… Он обречен слабостью момента, когда старательно направляет ногу в штанину.
Человек же, идущий на него с набыченной головой, нравственный аспект — не бей слабого, — как правило, оставляет за пределами набычившейся головы. Мишка ударил изо всей силы, а когда Надзор рухнул, сказал над ним раз и навсегда:
— Пальцем ее тронешь, или даже словом, собак спустим.
В дальнейшем не было разума и логики, в дальнейшем был хаос. И из первозданности его криков формулировалось нечто вне понятий.
Лорка кричала, чтоб Надзор не трогал Мишку (а кто его трогал?), потому что у него отец милиционер и «такая начнется вонь!».
Вылезая из воды, Алка кричала, что Мишка — говнюк, что она его давно ненавидит, что он ей обрыдл и вообще «не его собачье дело».
Кругом виноватый. Мишка покорно ждал, когда Надзор всунет все-таки ногу в штанину и даст ему сдачи.
Надзор же подошел к Алке и изо всей силы толкнул ее обратно в воду. Она упала неудачно, боком, захлебнулась, суетливо хватая руками осклизлый берег, видимо, поскользнулась и снова скрылась под водой, а они смотрели на нее и не двигались. Лорка — похохатывая. Надзор со свирепым удовлетворением. Мишка с отчаянной жалостью, потому что понял: там, где выгваздывается в грязи Алка, где у нее разъезжаются ноги и руки, где ей плохо и противно, ему места нет. Это вчера он бы ее вытащил, и обмыл, и тапочки надел. А сегодня они в разных местах, и в ее пределы путь ему был заказан.
— Помоги ей! — сказал он Лорке.
— Скажите пожалуйста! — ответила та, но пошла к Алке и протянула руку, и пока вытаскивала из воды, Надзор ушел.
Мишка вздохнул и ушел тоже.
Начиналась новая эра.
По сдвинутой с места качалке Мария Петровна поняла, что внучка дома появлялась. По завернутому и сбитому коврику — что уходила быстро. По нетронутой марле на кастрюлях — что не ела.
Когда росла Елена, Мария Петровна была дамой очень занятой и в процесс роста дочери не вмешивалась. Она свято верила: нужные постулаты пробьют дорогу сами, если ребенок живет в нормальном окружении. Елена жила, по представлению матери, не просто в нормальной, а можно сказать, в гипернормальной семье: наличие культуры и отсутствие пороков. Хорошая выросла девочка, если отвлечься от неудачного брака. Никаких с ней не было проблем. Могла гулять сколько угодно («проголодается — придет»), и ни одного случая, на который бы можно было показать пальцем.
Ну конечно, она была готова, что с внучкой может быть иначе. Другое время, плохое время, между прочим. Без стержня. Но если нужные постулаты дать… Чертовы постулаты! На шестом десятке Мария Петровна была ввергнута на их счет в сомнение, что вообще-то не было свойством ее природы.
Сомнение — это слабость, а она женщина сильная. Конечно, сомнение — это и признак ума, но у ума есть и другие, более мощные признаки. Например, сомневаясь — сомневайся.