Акцент на роли женщин в создании мифического прошлого не является исключительно монгольским феноменом[36]. Другие тюркские племена, такие как кипчаки, тоже придерживаются этих характеристик в своих рассказах о прошлом. Согласно Рашид ад-Дину, Огуз после битвы нашел женщину, которая была беременна первым представителем кипчаков. Когда ребенок родился, Огуз усыновил его, включив с тех пор это конкретное племя в «семью» тюрко-монгольских народов[37]. Фактически ранняя жизнь Огуза также была отмечена тесным взаимодействием с женской частью его семьи. В истории Огуза женщины играют важную роль в установлении его положения в семье. Согласно некоторым источникам, он единственный в племени верит в Бога и вынужден скрывать это от остальных [Rachewiltz 1994, I: 53; Thackston 1998: 30]. Будучи еще младенцем, он отверг молоко матери, пока она не приняла его веру в единого Бога, а позже отказался от двух своих первых жен только для того, чтобы принять третью[38], потому что она обратилась в его веру. Две другие жены доносят о его религиозных убеждениях отцу, который приказывает убить Огуза. Именно третья жена предупреждает его, послав верную женщину из своего лагеря, чтобы предупредить его. Отец и сын сражаются, и последний выходит победителем в этой истории, где женщины играют ключевую роль в повествовании.
Рассказ завершается тем, что после этого сыновнего бунта Огуз берет под контроль царство в Средней Азии, а некоторые из родственников, поддерживавших его, уходят на восток, становясь родоначальниками монголов. В этом основополагающем мифе тюрков и монголов силен компонент женского участия. Как мы увидим позже на примере Чингисхана, мать и главная жена играют решающую роль в раннем развитии героев-кочевников. В приведенном выше случае первыми двумя людьми в племени, которые «поверили в Бога» после Огуза, были его мать и любимая жена. Позже противостояние между отцом и сыном провоцируется женщинами, которые предают его, рассказывая отцу о его убеждениях [Rachewiltz 1994, I: 48–51; Thackston 1998: 28–29]. Наконец, его любимая жена посылает другую женщину, чтобы предупредить его о намерениях отца. Это последнее действие часто повторяется в традиционном монгольском обществе, когда женщины советуют правителям и защищают их от вероломства других членов семьи[39].
Вернемся к «Тайной истории монголов». После смерти Алан Коа там приводится описание родословной ее младшего сына Бодончара (предка Чингисхана). Его история охватывает параграфы с 24-го по 43-й, в которых упоминается череда генеалогических связей. К сожалению, нам неизвестны имена женщин, имевших отношения с Бодончаром, но рассказчик повествует, что он взял одну из них из побежденного клана, а затем получил в приданое наложницу (служанку матери вождя другого племени) [Rachewiltz 2004: § 1,38,40–41]; и то и другое было обычным делом у монголов[40]. Привлечение женщин в монгольский клан путем заключения брака было основополагающим фактором в установлении статуса сыновей и дочерей вождей кочевых племен [Rachewiltz 2004:280]. Похоже, что не сам способ вхождения женщины в клан, а ее статус (главная жена, второстепенная жена или наложница) был тем фактором, который определял влияние ее потомков [Vladimirtsov 1948: 64]. По этой причине сыновья похищенных женщин — как рожденные от Бодончара, так и рожденные ранее от других мужчин — основали собственные племена, которые сыграли основополагающую роль в развитии Монгольской империи[41]. Например, судьба двух разных семейных линий отмечена этим различием. С одной стороны, родственники Джамухи, сначала союзника, а затем врага Чингисхана, были среди потомков этого «чужого» мальчика [Fujiko 1978]. С другой стороны, ребенку, рожденному от наложницы, несмотря на то что он был сыном Бодончара, даже не разрешалось участвовать в жертвоприношениях вместе с семьей [Rachewiltz 2004: 282].
Генеалогические связи потомков Бодончара, описанные в «Тайной истории монголов», приводят нас к первой монгольской женщине, которая предстает как историческая личность (Нумулун, نُولُومُون [Rachewiltz 1994,1: 229][42]. Ее влияние в монгольском обществе будет рассмотрено в следующем разделе этой главы, чтобы проиллюстрировать модели преемственности и трансформации между доимперской и имперской женскими ролями. Пример Нумулун важен потому, что это хронологически первое имеющееся в нашем распоряжении упоминание, в котором все различные аспекты автономии хатунов наблюдаются у одной женщины. Она изображается как человек, ответственный за всю хозяйственную деятельность своей орды (монгольского лагеря) и распоряжающийся, помимо прочего, таким важным видом деятельности, как обеспечение пропитанием армий своих подчиненных[43].
36
Что касается различных изображений Алан Коа, особое значение имеет иллюстрация, сделанная в рукописи «Му’изз аль-ансаб», переписанной в Индии в XIX веке, где эта женщина одета в традиционную афганскую паранджу (илл. 1).
37
Различные тюркские династии на Среднем Востоке, особенно Сельджуки и Османы, утверждали, что являются потомками этого легендарного предка [Barthold 1956–1963, III: 82, 109, 111–116].
38
Поскольку они были неверующими, Огуз отверг двух первых жен, предложенных ему отцом [Rachewiltz 1994,1: 48; Thackston 1998: 28].
40
Другие примеры такой практики можно найти, например, в истории о Кутуку [Rachewiltz 1994,1: 84; Thackston 1998: 47].
41
Важно отметить, что, несмотря на включение в клан детей от «чужих» отцов, их имена напоминали об их чуждом происхождении [Rachewiltz 2004: 278]. То же самое можно сказать и о сомнительном отцовстве Джучи, первого сына Чингисхана, чье имя означает «гость» или «пришлец» [Lane 2006: 235].
42
Здесь мы используем транслитерацию имени Нумулун, хотя Тэкстон [Thackston 1998] приводит «Монолун».
43
О роли орды как центра хозяйственной деятельности см. главу 4 и [Rachewiltz 1994,1: 229; Thackston 1998: 119].