…В больнице шел «ползучий» ремонт, как говорили санитарки. Он переползал из отделения в отделение, и Катя попала как раз в такой момент, когда ремонт вынудил перевести всех женщин в родильное отделение. Это было нарушением медицинских правил. Но куда деваться? Вообще-то и не ожидалось рожениц в это время. Они ведь все на учете. Одну Катю сподобило.
Катя присматривалась. Ее поражало, как все женщины становились похожи одна на другую, возвращаясь в палату после операции. Уходят-то все по-разному: одна трясется от страха и, чтоб скрыть этот страх, еще и нарочно подыгрывает: «Ой, батюшки! Ой, матушки! Ой, ноги не идут!» Другая лихо подмаргивает остающимся: «A-а, та не баба, что там не бывала! Любишь кататься, люби саночки возить!» А Маруся шла молча, с каким-то ожесточением в темных угрюмоватых глазах. В пол смотрела.
Уходили по-разному. А возвращались — одинаково. Веселые, скучные, дерзкие, боязливые, болтливые, молчаливые возвращались в палату — никакими. Аборт властно стирал и лица, и характеры. Поддерживаемые сестрой, неуверенно переступали ногами тени ушедших на операцию женщин. Глаза открыты, но будто спят. И одинаковая печать на лицах, лишенных выражения: печать сломленности. Будто на допросе под пыткой не выдержали, выдали заветную тайну, и теперь им все равно. Так думала Катя, с тайным ужасом всматриваясь в лицо очередной своей соседки, возвращавшейся из операционной. Не мертвая, но и не живая, та молча ложилась, отвернувшись к стене или закрывая лицо простыней. И все в палате замолкали, как при покойнике, скорбно и виновато. Но потом начиналось воскресение из мертвых.
Вон Маруся: была такой же тенью — и, пожалуйста, сегодня собралась сон рассказывать. И глаза глядят в потолок, в самый настоящий, белый с трещинками потолок, а не на тот свет. И губы порозовели. Красивые губы у Маруси: пухлые овальные скобочки сомкнулись.
Катя ждала продолжения сна, но Маруся будто все забыла.
— Ну а дальше что? Про топор? — напомнила Катя.
— Что-что… Сказано: вижу топор! — с некоторым раздражением ответила Маруся, все так же созерцая потолок над собой.
— Ну ладно, но ты что-то им делала? Топором? — попробовала Катя подойти по-другому. — Или он просто под лавкой лежал, или кто им дрова колол, или что…
— Просто топор. Можешь ты это понять? Просто! Топор! Один! — сердится Маруся.
А Кате очень хочется понять, как это можно увидеть во сне просто топор, один топор — и все. Как можно видеть одну вещь вообще? Где-то же она находилась! Или в самом деле пустое пространство и среди него — топор? Но какое тогда пространство? Серое? Белое? Черное? Наверное, все-таки Маруся забыла, как видела этот свой топор?
Перетерпливая желание задать Марусе еще кучу вопросов, Катя опускается на подушку, мимоходом кинув взгляд в окно — оно как раз за ее изголовьем. Можно было б и не смотреть. По тусклому свету, разлитому в палате, немому, словно бы не дающему теней, ясно, что непогодит. Но мало того что непогода: за окном мокрыми хлопьями валил снег. Вот так первое мая?
Но ни первомайский снег, ни Марусина строптивость не могли надолго огорчать Катю.
— Даже интересно! Первое мая и — снег! — со смехом воскликнула она, тут же и пережив досаду на непогодь. «Вот снег, а у меня все хорошо, и я скоро выпишусь и увижу Олега!» — так можно было перевести ее «даже интересно». А можно б и еще короче: «Снег — Олег». Ведь и он видит этот снег.
— Марусь, ты, наверное, к снегу топор свой видела!
— Ладно бы, ежели б только к снегу… — отозвалась Маруся.
— Ништо-о-о, девки! — сладко позевывая, откликается со своей койки у стены тетя Клава. Она, как и Маруся, ждет скорой выписки. Она немолода, лет за сорок, и руки ее, в отличие от гладких Марусиных, будто свиты из тонких суховатых мышц и крупных — бечевами — жил. — Ништо, что снег, нам не на демонстрацию. Нечего нам, девки, демонстрировать. Разве вон нашей Катечке Мишаню своего… И мужик не достанет, пока мы тут! Плюнь, Машка, на свой топор! Лежи, не горюй. Небось нам сегодня пирога дадут, ради праздничка. Не к пирогу ли и топор-то? — посмеялась она тихонько.
Но Маруся не развеселилась. Она отвернулась к стенке и сказала ровным голосом:
— Если опять ко мне полезет, убью… Топором. — И, помолчав, добавила с тоской: — Хоть бы его куда в командировку услали, пока я оправлюсь!
— А бывают командировки-то?
— Бывают. Когда не надо. Хотя все равно хорошо. Хоть вздохнешь. Но теперь-то больно бы нужно! Если я здоровая — мне все нипочем… В прошлый-то раз, теть Клав, я только домой пришла, а на другой день снова в больницу!