— Во-он, вон, видишь: ложок весь в орешнике, вон! Очень похожее место! Там, где мы раньше жили, был такой же. Орехов родилось — тьма! Знаешь ли, нет ничего лучше, когда орехи всю зиму лежат на русской печке! Делаются звонкими, а вкус — я таких больше в жизни не ела.
Мимо проплыло черно-пестрое стадо с пастухом и приземистым коротконогим быком…
— Самый удивительный бык, — сказала Ольга, проводив стадо глазами, — был в нашем совхозе. Белый был. Ванькой звали. Свирепый, как людоед. За людьми гонялся. Его куда-то увезли. Наверное, в зоопарк. Или в Испанию продали. Для корриды. Представляешь? Белоснежный зверь, красная мулета, черный, как пиявка, тореадор… — Ольга подняла глаза на Сергея и увидела, что он смотрит на нее. Так взрослые смотрят на разыгравшегося ребенка: мол, интересно, что он еще выкинет?
Раньше бы Ольга смутилась и обиделась. Теперь же она сама улыбнулась:
— Что, воображаешь себя Базаровым? Наблюдаешь, как у Фенички во время чтения шевелится кончик носа? Тебе кажется, я болтаю чепуху?
— «Белый был… Ванькой звали», — повторил ее слова Сергей. — Чудно, как ты говоришь… То-то, наверное, тебя ждут… — он сделал паузу, — дома…
— Да уж ждут… А тебя?
— И меня… Мама ждет…
Они взглянули друг на друга и рассмеялись понимающе.
— То-то — мама!
— Я приеду часа в три ночи. Она спит еще. И я знаешь что сделаю? Залезу в окно и тихонько лягу спать.
— А она утром проснется, — подхватила Ольга, — а ее сынулечка посапывает в кулачок! Сядет мама возле такого чуда и залюбуется младенчиком в две версты!
— Подожди, еще и к тебе в окно залезу! Ты готовься, пеки пироги каждый день…
— Пироги-то, Сереженька, пекут для тех, кто в двери ходит! — дразнилась Ольга. — А тем, кто в окна, — тем тумаки!
Поезд подходил к большой станции. Они побежали на перрон. Сумерки уже начинались. Безлюдно было. Не то что на юге, где к поезду сбегался народ, приносили столько всего съедобного, вкусного: и вареных кур, и вареники, и разварную картошку, не говоря уж о ведрах с яблоками, сливами, абрикосами. Здесь только госторговля раскинула свои сети: коробок с черствыми пирожками. Конечно, и это можно бы купить, будь деньги у Ольги. Есть-то хотелось…
Но последние рубли были отданы за яблоки — южный гостинец. Яблоками был набит рюкзак.
Сергей, видимо, тоже ехал к маме налегке. Поэтому они дружно даже не глянули на пирожки, а просто вприпрыжку и взявшись за руки пробежались вдоль состава. «Для разминки», — сказал Сережа. И было прекрасно и легко, наверное, немного и от голода. Все испортил конечно же, сам Сергей.
Когда поезд тронулся и на ходу они вскочили в тамбур, Сережка стал в дверях, ведущих в вагон. Проводница грязно-желтой палочкой свернутого флажка отсалютовала станции и пошла к себе. Она миновала вежливо посторонившегося Сергея, а когда вслед за ней двинулась Ольга, он, глупо как-то улыбаясь, сделал шаг, загораживая ей дорогу: так, что если б Ольга не шарахнулась назад, он бы прижал ее своим телом к косяку.
Ольга отшатнулась инстинктивно, еще не поняв, что произошло. Но в следующее же мгновение она вспыхнула гневом.
— А ну посторонись, ге-олог! — протянула она, вкладывая в это слово все свое презрение, связывая его со всем тем, что говорила раньше о пьянстве, отталкивая, как чуждое, враждебное себе, несовместимое с доверием, которое испытывала к нему.
Но она могла бы и ничего не говорить. Один ее взгляд отшвырнул бедного парня в сторону. Она прошла к своему купе и забралась на полку, привалившись головой к жестко круглящемуся яблоками рюкзаку. Яблоки пахли томительно нежно, вкрадчиво, дурманяще, их аромат не перебивал другие — жесткие, грубые — запахи вагона: краски, пыли, железа, он существовал сам по себе, не сливаясь с ними и ничего не теряя от их соседства. Хотелось постоянно удерживать один глубокий вдох, чтоб не терять этот аромат ни на мгновение. Но приходилось делать и выдох — пауза без яблок, и снова вдыхаешь, вдыхаешь, вдыхаешь яблоки…
…Ольга лежала зажмурившись и прикусив губу, не чувствуя каменной жесткости полки.
Что же? Что же? Что же? — однообразно выскакивали вопросы под стук колес. А что — что же? Что случилось? Обычный парень. Все, как всегда. Если ты с ним смеялась, дружески шутила, да еще за руку с ним пробежались, значит, «заигрываешь», «намекаешь» — так у них называется. Он соответственно и действует. Вот и все твое — «что же». Ты была над долиной реки Алазань, а он откуда-то из-под Воркуты едет. Дистанция огромного размера. Что он знает обо мне? Что я о нем? Доверилась серьезному взгляду? Так что же теперь? Опять — все, как было? До Алазани? Ходить как аршин проглотила? Не разговаривать, не шутить — как бы не подумали, что она «заигрывает»? Так что же, значит, она опять испугалась: что подумают? Испугалась, что ошиблась в человеке? Ольга почувствовала, как кровь прилила к щекам. Эх ты, независимая, обругала она себя, вот тебе случай самый что ни на есть обычный, всегдашний, — и ты сразу в амбицию! Не так, видите ли, ее поняли! А ты растолкуй! И тут же снова заныла досада: вот дурак! Недотепа! Как бы сейчас весело болтали, ели яблоки! А теперь угости, так подумает, что подлизываюсь… Ах, опять — «что подумает»?! Опять за старое!