Некоторое время все молчали, присматриваясь к ней и словно ожидая какого-то знака, чтобы заговорить с ней, может быть, помочь.
До ее прихода трое за столиком были погружены в себя, еще более отчуждаемые близостью пары. Казалось неудобным начинать беседу, словно тем самым они могли помешать этим двоим.
Парочка не вызывала симпатии. Особенно женщина. Особенно — в журналистке. Очень хорошо знала она таких вот провинциальных конторских жеманниц: маленькая, пухленькая, с хорошенькой хищненькой кошачьей физиономией и крутым бюстом, обтянутым модным трикотажным батником в цветочек. Это вот такие, неприязненно думала журналистка, ни за что не примут у вас документов за десять минут до обеденного перерыва, не пришлепнут печати, не выдадут справки, предпочитая все эти десять минут кричать вам, что они тоже люди, что у них тоже обед… И так далее. Но здесь за столом, при своем видном, чубатом, казацкого вида спутнике — даже тонкий черный свитер под светло-бежевым пиджаком напоминал на нем косоворотку — она была мягка и нежна. Лишь изредка являлась на ее лице привычная высокомерно-тупая гримаска, с которой обычно обращалась она к человечеству, нуждающемуся в справках и печатях.
Это случалось, когда взгляд ее встречался со взглядом журналистки, более похожей на усталую учительницу неопределенного возраста: то ли тридцать, то ли сорок лет. Суховатое, строгое, скучное лицо.
«Тьфу! — наверное, думала кошечка. — Вот грымза…» Зато на мужчин за столом батник в цветочек поглядывал снисходительно и даже с одобрением: видно было, что это солидные интеллигентные люди, и одеты по-столичному, элегантно. Никаких свитеров. Один, тот, что оказался потом физиком, был в светло-сером костюме с голубоватой рубашкой и узким темно-синим галстуком. Все подобрано явно под цвет холодных голубых глаз и густой седины над просторным лбом. Узкие губы, строгий прямой нос.
Второму очень шла белоснежная рубашка с темно-синим, почти черным, костюмом и каким-то явно не нашим галстуком: по черному кляксы цвета бордо. Этот второй был смугл, полноват, имел крупный мясистый вислый нос, темные большие глаза, а взгляд — будто теплый. Видно, южанин.
Женщины выглядели менее нарядно в своих будничных дневных блузках, пусть хоть и в цветочек, как на кошечке, или в коричневую полоску, как на журналистке.
Так они сидели, отчужденно поглядывая друг на друга, пока не появилась эта женщина в красном. Мгновенно все они оказались как бы вместе, а она — совершенно одна. Молчание продолжалось, но стало выжидательным, даже нетерпеливым. Оно таяло на глазах. И когда перед вновь прибывшей поставили чай и она слегка дрожащими пальцами обхватила стакан с мутновато-коричневым содержимым, журналистка сказала:
— Если у вас болит голова, этим чаем не спасешься. Анальгин помогает? — И взялась за свою сумку.
— Ой, ничего мне не помогает, — прошептала женщина. — Чай так, для отвлечения…
— Ну, не правда, что ничего, такого быть не может, — властно вступил голубоглазый и, налив в рюмку водки, поставил перед ней. — Плюньте на эту бурду под названием чай. Рюмка водки и веселый разговор — вот и все, что вам требуется.
Та даже усмехнулась, мучительно сведя брови, словно удерживая этим движением боль, потревоженную улыбкой.
— Да, только водки мне сейчас не хватает…
— Дайте-ка мне вашу руку, — мягко заговорил южанин.
Но она строго подняла брови и убрала руку под стол. — Я доктор, не опасайтесь, послушаю ваш пульс… Чтоб не ошибиться с водкой… Ну? — И ласковая тайна всплыла в улыбнувшихся глазах.
Женщина недоверчиво протянула ему через стол руку. А кошечка-конторщица прищурила глаза: мол, знаем мы эти пульсы!
Секунд шестнадцать южанин сжимал бледную руку женщины своими пухловатыми смуглыми пальцами с розовыми, прямо подрезанными ногтями и все смотрели на эти руки как на фокус — и потом кивнул голубоглазому:
— Вы правы. Рюмка водки сейчас лучше всякого анальгина.
— Нет-нет! — воскликнула женщина. — Я только что из медпункта.
— Не станут же вам в медпункте рекомендовать водку, — улыбнулся голубоглазый.
— Э, если лечиться, так уж всем! — воскликнул «казак», оценив обстановку, и забулькал «бычью кровь» по бокалам. Наполненные, они украсили стол: засветились рубиновые огни в их прозрачно-багряной глубине, розоватыми бликами легли на белую скатерть, соединив всех сидящих за столом, как соединяет путников костер.
Женщина в красном платье как-то беспомощно-растерянно взглянула на южанина, уже и впрямь как на своего доктора.
— Нет, — сказал он, — это красивое вино вам не надо. Вам — водку. Одну рюмку.