— Нет, говори! Я больше не буду! — обещает Антон.
— Ну так вот… Шел Иван да обряжал все пеньки: кого в пиджак, кого в матушкин полушалок. Прибежал домой едва жив: босый, в одном исподнем. Прибежал да матушке и хвастает: «Теперь все пеньки в лесу довольны — в тепле и пряники едят?»
— И мне пряников, — бормотал Антон, затихая. Под сказку и засыпал.
Тоня выходила из спальни, принималась за свои вечные дела. Раздумывала… Наестся ли когда ее Антоша своими пряниками… У других мужики тоже пьют, да ведь не гуляют… У иных по бабам рыщут, да ведь не так пьют… Ее же родимый везде успел…
Таким-то вот путем шел Антон к домашним своим авралам, когда почти в одиночку за лето успевал то, что не всякая плотницкая бригада осилит. Потом трудовым омывал свою совесть. Пилой да топором, молотком да рубанком укреплял самим же расшатанные семейные устои.
Эх, плотницкая работа! Да есть ли на свете для настоящего мужика дело чище и здоровее? Радостней и красивей?
Антон любил и электричество, приборы разные и станки — помозговать над ними, догадаться, в чем их капризы, каков норов. Любил, когда мертвые железки под его руками оживали, наливались теплом, полнились звуком, начинали подрагивать, двигаться. Но при этой работе рукам не было вольного размаха, свободы, движения всему телу. Дыхание стискивалось в грудной клетке, чаще всего сжатой опущенными к работе руками, а сердце еле шевелилось, совсем ему делать нечего… Да и в помещении все время, без солнца, без воздуха вольного.
А тут… Весь день на воле: и солнышком обогреет, и ветерком охолодит. Бывает, и дождичком сбрызнет. Но дождь разве что не закипает на разгоряченной спине и плечах, паром занимается работающий человек. Вольная работа, но и без точности в ней нельзя. Просто так, вразмах, ее не сделаешь. И голове работы никак не меньше, чем рукам. Это только со стороны поглядеть — плотник тюк да тюк топором. На деле каждый тюк на свой лад. И недотюк плох, а перетюк и того хуже. Особенно если материала нехватка, когда каждая досточка, слеженка, тюлечка в дело идет. Каждый здоровый кусок из рассыпанной для перестройки части дома на вес золота. А то и дороже. Попробуй нынче подкупи леса или там столярки…
Антон где мог подкупал, конечно, и нового. По соседним деревням мотал: не продаст ли кто старый дом или хоть сарай на слом, а то и новый лес попадется. Припасли его хозяева на ремонт загодя, когда могли, да вдруг в город подались — случай вышел. Вот и продают…
Много было надобности у Антона еще до начала строительства. За этими-то предварительными приготовлениями и приходил в себя. Отряхивался, ощипывался, глаза шире открывались.
Потом начиналась расшивка, рассыпка стен дома или сеней, потом надо было котлован рыть под фундамент пристройки. Рыл он его поглубже, рассчитывая на подпол.
На земляных работах сходил с него первый пот, выпаривалась алкогольная отрава. Так что к самому-то плотницкому делу подбирался он уже хорошо размявшись.
К тому времени все было у него припасено и налажено для работы: верстак и точильный круг тут же во дворе; пакля для проконопачивания и вся столярка укрыты в сарае, как и разная железная мелочь и гвозди — каждый размер в своем ящичке, чтоб уж ни за чем не отвлекаться, не рыскать за тем-сем по дворам соседским да магазинам.
И работал же Антон! Будто Богу молился. Да не вымаливал чего, а благодарил радостно: за то, что молод и силен; за то, что глаз острый, а рука в точку бьет; за то, что чувствует он, как, что ни день, очищается его кровь в работе, звончей бежит по жилочкам, и все легче и ловчее топор, и спокойней сердце…
Каждый день: до смены — с первым светом, после смены — дотемна, в воскресенье чуть ли не двадцать часов подряд — Антон на своей стройке. Обнаженный по пояс, он темнел от загара, а глаза и волосы высветлялись вовсе. Худел так, что видно было, как ребрышко каждое играет в работе, а плечи и руки набрякали силой. Сосредоточенный, сноровистый, быстрый. Где его кошачья расслабленность, с какой сидит он, покуривая, на своем крыльце? Куда деваются безумие и детская капризность? Вот он, настоящий Антон Моржов, сам себе хозяин, мужик, своими руками обустраивающий свое семейство.
Тоня жила в эти месяцы затаившись: как бы не спугнуть Антонову страсть к работе. И боялась немножко за него — не сорвался бы, не заболел бы. Помогать не напрашивалась, под руку не лезла. Внешне держала себя так, будто ничего особенного не происходит, самое это обычное для ее мужа дело — ладить дом для семьи.
Только старалась кормить посытнее. Но в это время Антон, и так не бог весть какой едок, еще меньше ел от азарта и усталости. А вот что любил он в эту пору, так в горячей баньке посидеть, с веничком побаловаться, а потом — в Клязьму. Благо она через дорогу. Проулком между огородами, и вот уж береговая круча — ныряй на здоровье.