— Да ну?! — удивилась до испуга Нюся. — И не попались?!
— Нет, не попался. Но во второй раз уж не отважился.
— A-а! Ну это правильно! — одобрила и добавила: — Но все же это факт! Биографии!
— Потом уж, как раз после этого «рыска», поступил в институт. И то… Цыганская кровь покоя не давала…
— О, при всем еще и кровь цыганская?
— А как же! Бабка говорила, что ее дед — из цыган, кантонистов.
— А, — говорит, — бабкин дед. Далековато…
Я знал, что на цыгана не похож, только разве вот цвет глаз, но жила во мне какая-то заноза, гоняла с места на место. Я и после института срывался: с геологами ходил. С рыбаками на СРТ. После уж — музыкальная… Осел…
— Ну у вас биография — позавидуешь! Вам бы в писатели, — говорит.
— Ах, — отвечаю ей, — вы сами не знаете, как угадали… Знаю, что никому не надо, а пишу… Пишу, Нюся! Нет, не стихи, не прозу — музыку сочиняю. Песни. Романсы. И пьесы…
— А сонаты? Симфонии?
— Вы смеетесь, Нюся. А это моя жизнь, мое счастье. За что я и проклят всеми, и гонят меня в шею…
Вижу, она так поежилась зябко, плечами шевельнула, нахмурилась.
— Что вы? — спрашиваю. — Вам неприятно?
— Жалко, — говорит. — Вас жалко…
— Спасибо, Нюсенька!
Накрыл я ее руку своей, но она свою тут же отняла, спокойно так вытянула, не резко. Но и без колебания. И глянула в упор, как отодвинула.
Наверное, в тот первый раз я где-то допустил оплошность. Скорей всего, с этой рукой. Говорил о душе, а сам — за ручку. Но ведь и всегда-то так. Это ж душевное движение. Человеческое. Естественное…
Нюся напомнила мне:
— Так вы о музыке… Можно будет послушать?
— У меня с собой, — говорю. Вынул несколько листов. Она тут же пробежала глазами.
— Похоже, — говорит, — на музыку… Только похоже на чью-то… Это хуже.
— Так ведь ничто из ничего не создается… Мелодии порхают… На слуху…
— Да, — говорит, — создать что-то из ничего — невозможно. Создают из себя. Из жизни. А порхает много чего.
Ах ты боже мой! Ведь права! Как права! И воскликнул я от самого сердца:
— Как же я мечтаю хоть конец жизни пройти с человеком, понимающим тебя, твое душевное дело!
— Все мечтают, — сказала она каким-то вдруг низким скрипучим голосом.
Вдруг жену свою услышал… Ужас! Неужели… Глянул, а она смотрит на меня и словно хохочет беззвучно. Глаза хохочут.
— Слава богу! — прошептал я как глубоко верующий. — Было так ужасно, так ужасно, Нюся, услышать этот ваш голос? Я содрогнулся! Я услышал голос своей жены!
Тут уж она вслух рассмеялась, даже голову закинула, а потом уронила и резко смех оборвала:
— А, значит, это жена вас не понимает? Из близких-то?
— Не то слово, — говорю, — просто враг мой. Ужасный. Губительный. Ну ладно, музыка ее раздражает. А трубки? Спокойные, молчаливые курительные трубки? Знаете ли, я их коллекционировал. Большая уже коллекция собралась. Ценность немалая. Она взяла и продала! «От тебя, — говорит, — толку нет, мало зарабатываешь, да еще сколько на это баловство извел». А разве мало, Нюся, двести двадцать рублей? Да ведь и трубки я собирал, в основном пока холостой был!
— Ой-ё-ёй! — Нюся аж руки свои стиснула и подняла их к подбородку. Ах, какой потрясающий жест! Такой детский! — Как же вы могли допустить, чтоб она смогла это сделать! — С болью такой воскликнула, с болью, сближающей нас.
— Она еще и не то может, — ободрился я Нюсиной искренней болью. — Может, например, меня из дому выгнать. Не откроет дверь, и все.
— А у вас ключа нет? — замирающим голосом спросила Нюся.
— Есть, но она на крюк запирается. Такой дли-и-инный крюк! А стучать — соседей будить неудобно. Я ухожу к дочери. Хоть и перед ней стыдно.
— Ну а совсем к дочери уйти?
— Так замужем она. И ребенок. Не хочется еще их жизнь стеснять.
— Ай, Петя, что-то туг не так! Должен быть выход! Размен, в конце концов. Значит, все-таки не так уж плохо все у вас с женой.
Как объяснить человеку, что плохо, совсем плохо?
— Менять квартиру, говорите, Нюсенька. Думаете, не прикидывал. Но она желает отдельную однокомнатную. А я на старости лет не хочу в коммунальную комнатушку.
— Н-да, — говорит Нюся и головой задумчиво так покачивает.
— Но это все ерунда теперь, Нюся, — воскликнул я, опять подивившись на ее удивительное лицо: то свет льет, то темнеет. — Теперь я о тебе буду думать!
Ах, неосторожно у меня это «тебе» сорвалось. Она надменно дала мне понять:
— Ну, если это вам поможет…
Выделила «вам» голосом.
Все же два раза успел я побывать у нее в гостях. Первый раз она пирожки жарила. Ловко так. Сама в коротеньком сарафане. Летом было. Такая вся как девчонка крепкая, что ноги, что руки. Гораздо моложе показалась мне в этот раз. Дочка у нее лет пятнадцати. Все заглядывала на кухню. Наверное, хотела подстеречь что-нибудь интересное. Может, и нет. Так, пирожков ждала. Чего там — подстеречь: Нюся на меня и не смотрит. Беседу поддерживает междометиями: «Ну?» «Ах так…» «Да-а уж…»