Да, а тогда, после пирожков с чаем, она ведь со мной гулять пошла… Зелень, лето, и мы с ней… Вдвоем. Два одиноких человека. Неужели, думал я, ей не тоскливо одной? Без друга? Почему так думал? Глаза грустные — вот почему. Только и были сияющими, когда мы первый раз встретились. А потом даже тоскливые стали. Ну и, признаться, та моя знакомая, Галка, мне говорила, что никого нет у Нюси. Это точно. Она бы знала. Я же Галке в первый же вечер звонил: объяснил, что влюбился. И спросил, как, мол, там с этой стороны.
Гуляли мы по каким-то зеленым задворкам. Знаете, эти новостройки все в зелени. Нюся показывала мне свои любимые заросли.
— Видно, — говорит, — какой-то любитель из жильцов старался, навез отовсюду растений. Вот куст — я и не знаю, что это за зверь… У нас таких нет… Не наш, а прижился… Видите? И виноград у него, и плющ, как во Франции, по стене ползет. А смотрите, как подобраны деревья… С расчетом на осень. Вот мелколиственный клен: осенью он — чистая киноварь. Рядом — береза, она будет золотой. Дальше — вяз. У него осенью листья как железные, покрытые окалиной: сизо-малиновые, будто недавно из горна…
— Ах, — говорю, — Нюся! Как вы все чувствуете! Видите… Вот так бы с вами…
— Нет, — прерывает она меня резко, — я уже говорила вам, Петя: ничего не чувствую. Я просто вас развлекаю. Надеюсь, понятно. — И так сухо, резко. Морозом на меня дохнуло. Съежился я. Стерпел. Не мог я прямо ее спросить: мол, скажите, Нюся, и я не стану звонить, проситься в гости. Я знал, она ответит: хорошо, не надо. А я надеялся на время. Ведь наше знакомство только начиналось. Я надеялся растопить ее своей искренностью. Доверчивостью. И неизменной нежностью. Ведь порвать с человеком очень легко. Поломать, разбить — это ж и дурак сможет. Я видел: она человек надежный. И добрый. Несмотря на свою насмешливость и колючесть. Это все так, оборона. Недаром же я читал Экзюпери: все время вспоминал его притчу о цветке, у которого и было-то всего оружия — один несчастный шип. Что мне ее уколы — стерплю… Преодолею. А нет — так просто хоть изредка побуду рядом с человеком, которому я могу сказать о себе почти все. Сам не знаю, почему меня так тянет на откровенность с нею… И в тот раз все, что в ту минуту передумал, я выложил ей в таком вот виде:
— Нюся, я очень глупо себя веду, а? Плохой я. Ужасно вам надоедаю!
А она остановилась и аж руками всплеснула:
— Господи! Чего вам, Петя, неймется! Что вы все себя клеймите! Что ж вы думаете, я вас пожалею, полюблю, если вы будете мне твердить, какой вы глупый и плохой?! Нет, пойдемте, я вас провожу к метро…
Вы только подумайте: она еще меня проводит! Раздражившись, рассердившись, негодуя! Не ангел ли?..
— Эх, чего же я наделал, — говорю. — Сам себе все время порчу жизнь… Но, Нюсенька, только потому, что не могу отделаться от ощущения: вы — человек, все понимающий и видящий. Даже когда раздражены! Когда сердитесь на меня!
Но она промолчала.
А во второй раз так вышло — позвонил, говорю:
— Тут я, возле вашего метро… Хочется увидеть вас, Нюся.
— Да стираю я… — отвечает, но нерешительно так.
— Ну и что, — говорю, — мне бы увидеть вас. Не помешаю… Очень уж на душе муторно…
— Опять муторно? — И рассмеялась. — Ну раз так… Заходите.
Ах, думаю, смеется, в хорошем настроении. Но эти женщины… Даже самые лучшие. Не поймешь, отчего у них вдруг все меняется. Настроение их. Действительно, «как ветер в мае».
Прихожу, она весело мне говорит, что главное уже все сделала, белье сейчас докипит и можно пойти прогуляться. Выварка на плите у нее клокотала, кипела.
— Прекрасно! — воскликнул я. — Прекрасно, Нюсенька!
А сам подумал: нет, не может быть, чтобы одинокой женщине не нравилась моя преданность! Ведь вот — довольна!
Рассказываю ей, отчего у меня на душе сегодня особенно тяжко: как-то вдруг увидел свою жизнь всю враз, словно в книге прочел… И увидел, что бестолково все как-то, без стержня, а ведь есть у меня идея… Почему же не мог я послать все к чертовой матери и заняться любимым делом?
Стоял я в дверях кухни, маленькая кухонька, как обычно в этих наших девятиэтажках, а она у плиты, белье помешивала.
— Ну, все, — говорит, — готово. Снимаю…
Чуть помедлила, будто с силами собиралась, и этот бак с бельем принимает на себя, и с этим баком так быстро переступает, чуть ли не несется прямо на меня. Я и не знаю, куда мне податься, места мало, не разойтись в дверях, растерялся. А она мне с натугой:
— Петя… С дороги… Да назад, назад…
Я и отскочил в коридорчик. Уступил дорогу. А она бак — прямо на пол в коридорчике перед дверью в ванную и сказала только: