— Ага! — сказала Хозяйка. — Кис! Это ты гонял Питкина веником?
— Ты что, мам! Это не я! Это Димка приходил! Давай, говорит, устроим петушиный бой. Ну и выставил против Питкина веник. Мам, он его не бил, — стал оправдываться Кис, так как Хозяйка начала укоризненно покачивать головой, слушая Киса. — Не бил он его! Просто тыкал ему навстречу веником, будто это петух наскакивает. Ну, Питкин удирать, Димка за ним, веником его вызывает. Тут я увидел, что Питкину страшно, и отнял у Димки веник. И все! Вот. С тех пор, как беру веник, он удирает. Сама видишь.
— Эх ты, Кис. А еще отнял Питкина у Злых Мальчишек. Ты пойми, если Питкина пугать, он будет такой же глупый, как и все куры. Ведь он живет у нас, как человек: его никто не гоняет, все его только любят. Он присматривается, прислушивается и сам соображает. Видишь, с одного разу запомнил страшный веник. Конечно, если ты мне правду сказал и больше не пугал его веником, — строго глянула Хозяйка на Киса.
Кис оскорбился:
— Не веришь, да? Не веришь мне?
— Ну ладно, ладно, верю, — сказала Хозяйка, убирая веник. И позвала: — Питкин! Пит!
Послышалось постукивание когтистых лап: тук-тук! Остановка. Тук-тук! Остановка… Недоверчиво приближался Питкин. Вот из-за косяка двери показалась голова: вся будто вытянутая к кончику клюва от любопытства и настороженности. До чего же все-таки глупое выражение «лица» у этих кур и петухов! Да откуда тут и взяться иному выражению: костяной клюв, которым не улыбнешься, глаза всегда одинаково круглы. Неподвижно выковано жесткое куриное «лицо», в нем не может быть движения, перемены, всего, что мы называем мимикой, как это бывает с человеческим лицом или даже с мягкой мордашкой кошки или собаки. Вот и получается, что никаких чувств не может выразить курица или иная птица. А все-таки видно: боится она чего-то, сердится или, как сейчас Питкин, настроена недоверчиво… Вы видите это по ее движениям, и так они выразительны, что, кажется, и на «лице» написано: «Где-то тут был страшный веник… И зачем вы меня позвали? Вдруг снова вылезет этот веник, мой враг?»
Вытянув голову из-за двери, Питкин сначала оглядел кухню, взглянул на Хозяйку, потом на Киса и лишь после этого вошел.
— Мам! Ну он же все понимает! — воскликнул Кис и взял Питкина на руки, прижал его голову к своей щеке. — Мам! У него такое горячее лицо! На-ка!
Кис поднес цыпленка к лицу Хозяйки, и тот перебрался на плечо к ней. В самом деле, и красная кожистая щека, и проклюнувшаяся полоска гребня, и бородка были у Питкина горячими, словно впитали солнце. Яркими, красными стали бородка и гребень с тех пор, как цыпленка начали кормить травой и листьями одуванчиков. Витаминами!!
К тому времени, когда настала пора перебираться на дачу, к началу июня, Питкин стал уже совсем взрослой, крупной птицей с белоснежным оперением. Золотисто-кремовый оттенок мелких перьев на голове, груди, у основания шеи создавал живую переливчатую игру на этой белизне. Ярко-красный гребень о пяти зубцах венчал белую голову Питкина, лепестки бороды, повторяя цвет гребня, порой просвечивали на солнце нестерпимо-алым, яростно-алым светом. Ноги стали длинными и сильными, и уже наметился над пяткой бугорок шпоры. Кажется, все-таки это был мистер, а не мисс. Только вот хвост оставался подозрительно куриным: прямыми были его перья, торчал он, а не струился плавным полукружием, как полагается у петухов. Да и разговаривал Питкин каким-то непетушиным квохтаньем, кряхтеньем, кудахтаньем. Особенно когда его что-то пугало или возмущало. Так, однажды в кустах за дачей ему на спину прыгнул с дерева какой-то лихой кот-охотник. «А-а-ах! Кудах-тах-такх!» — возмущался Питкин, прибежав и вскочив ради безопасности на скамейку в саду.
Но несмотря на кота, жизнь на даче была самым счастливым временем Питкина. На даче собралось много народу: приехали Бабушка и Дедушка Киса, его Дядя и Тетя. Теперь Питкин никогда не оставался в одиночестве.
Бабушка, жившая в свое время в деревне и державшая там кур, относилась к Питкину строго, без баловства. Ей, например, было непонятно пристрастие Питкина к жилым комнатам, и она сердито гнала его с террасы, где он любил сидеть на уличной обуви, которую оставляли тут у порога. Но Питкин понимал, что Бабушка все равно добрая: ведь она никогда не забывала его покормить и напоить или отправить на ночлег в просторный и сухой сарай-дровяник, где Питкину устроили удобный насест из жерди, не толстой и не тонкой, а как раз такой, какую удобно было ему обхватить. Поэтому Питкин не очень обижался на Бабушку и, улучив минутку, снова устраивался на обуви у порога или расхаживал по террасе, поглядывая на людей то одним, то другим глазом, в надежде, что с ним поговорят. Очень любил он разговоры?