При дворах, где исключительно царили женщины, как, например, при дворе Людовика XIV, естественно, царил легкий, фривольный тон. При дворе Наполеона царил строгий этикет; его двор можно было назвать почти добродетельным. Все те лица, которые входили в его состав, не были испорчены обществом с его утонченными наслаждениями; промежуток времени между 9 Термидора и учреждением консульства был слишком короток для того, чтобы тогдашняя необузданность нравов могла внести настоящие опустошения в новое общество. Женщины все принесли с собой более или менее неиспорченную естественность, которая хотя, правда, иногда и шла вразрез с предписанным этикетом, но зато смягчала общий суровый колорит. Их изящество, их молодость, их грация сглаживали ту строгую сдержанность, подчас почти натянутость, которую предписывал император. Может быть, этому придворному обществу и не хватало той легкой игривости, той брызжущей живости ума, которая отличала придворных старого режима, но зато у них было то преимущество, что они были более естественны, более нравственны, что отнюдь не значит, однако, что при дворе Наполеона не разыгрывались любовные истории.
Хотя женщины и не питали ненависти к Наполеону, как он предполагал, но все они в большей или меньшей степени чувствовали перед ним некоторый страх. Он мог их иногда публично поставить в самое неловкое положение. Во время приемов каждая дама со страхом ждала того момента, когда император заговорит с ней. Он делал им нелестные комплименты по поводу их туалета и выдавал перед всеми их тайны. Это была его манера исправлять нравы при своем дворе. Молодая девушка могла ожидать, что ее спросят, сколько у нее детей. Молодых женщин он спрашивал, в котором месяце счастливого ожидания они находятся, а старым дамам он говорил в глаза, что они, по всей вероятности, не долго будут сбираться на тот свет. Если дама была некрасива или не в его вкусе, то он говорил ей, когда она представлялась ему: «Боже мой, мадам, мне говорили, что вы недурны собой». У него не было дара сразу найти тот легкий тон, которым в ничего не значащих словах можно сказать любезность, польстить самолюбию, – того дара, которым в высшей степени обладал его брат Люсьен. Наполеону ничего не стоило заявить при всем придворном обществе одной даме, которая не положила себе румян на щеки: «Мадам, пойдите и подрумяньтесь, а то вы похожи на труп». Или: «Почему вы такая бледная? Или вы только что встали после родов?». Несомненно, подобные вопросы были очень грубы, и никто не станет утверждать обратное.
И все же этот человек, который в официальной жизни казался такого крутого нрава, который отворачивался от любви, как от вредоносного элемента, который, казалось, так низко ставил женщин, – все же этот человек обладал страстным, жаждущим любви сердцем. Все же писал он самые нежные, самые пламенные письма, какие когда-либо писались любимой женщине. Все же он, который утверждал, что «любовь не больше, как бессмысленные мечты», был снедаем ревнивой страстью, когда в Италии напрасно ждал приезда Жозефины. Все же знал он мучения ревности, когда в сирийских пустынях убедился в неверности своей Жозефины.
Жозефина! Эта женщина одна владела его сердцем; она одна имела влияние на него. Ее любил он, несмотря на разницу их возраста. С ней он был то ревнив и строг, то нежен и доверчив. И она, в свою очередь, понимала его, как никакая другая женщина. С поразительной кротостью сносила она все его дурные настроения и часто побеждала их своей добротой и своими слезами. Наполеон сам признается: «Я никогда не был влюблен, разве только в Жозефину». И если и были женщины помимо нее, как графиня Валевская или актриса Жорж, мадам Фурес, мадам Дюшатель и Карлотта Гаццани, которые пользовались его расположением дольше, чем многие другие, то все же они никогда не могли похвалиться, что когда-либо имели какое-нибудь влияние на его частную жизнь или же государственные дела. Он всегда оставался верен своему основному положению: «Глупец тот человек, который допускает, чтобы над ним властвовала женщина!». Любимым выражением его было также: «Впечатлительность – это дело женщин; мужчина же должен быть тверд в своих чувствах и намерениях, иначе он должен совершенно отказаться от всяких военных и правительственных начинаний».