— Что, — напряженно спросил он, — ты здесь делаешь?
— Крыса, — добавила Долли, посчитав, что в словах супруга не хватает прямого обращения.
— Как раз собираюсь рассказать, — ответил Шимп. — Я — слуга мистера Лльюэлина. Профессиональное прикрытие. Наняла меня миссис Лльюэлин, чтобы охранять ожерелье. А вы здесь, полагаю, чтобы его украсть.
— Конечно, надеешься прихватить его первым, — сказала Долли, с неприязнью глядя на него.
— Да, я об этом подумывал.
Долли сердито вскрикнула:
— Что за судьба такая? Только мы с Мыльным находим что-нибудь стоящее, ты сразу все портишь!
Видимо, Шимпа огорчили ее слова. Он выглядел так, словно его ударил лучший друг.
— Ничего я не порчу. Я помочь хочу. Что до этого случая, почему бы нам не объединить усилия? Три головы лучше одной, даже если одна — твоя, Мыльный.
— А что у меня такое с головой? — не без пылкости спросил Моллой.
— Да нет, она похожа на слоновую кость, — ответил Шимп. — Правда не очень хорошую.
Обычно такие замечания побудили бы Долли защитить череп своего супруга. У нее был большой словарный запас, и она умела им пользоваться, но было у нее и деловое чутье. Ей показалось, что у Шимпа есть план, и глупо отвлекаться на второстепенные вопросы. Шимп был не из тех, кто ей нравился, но она уважала его ум.
— Как это «объединить усилия»?
— Стать партнерами. Организовать синдикат.
— То есть работать заодно?
— Да. Так будет лучше.
— И разделить добычу?
— Вот именно.
— В какой, интересно, пропорции?
— Тридцать процентов вам, семьдесят мне.
Только мысль о том, что громкий звук в этот час неуместен в тихом доме, удержала супругов от волчьего воя. Им пришлось подвывать вполголоса.
— Тебе семьдесят? — прошипела Долли, а Мыльный попросил его не смешить, у него и так болит губа. Словом, предложение не снискало успеха. Долли дошла до того, что сравнила сыщика с южноамериканскими летучими мышами, известными своим пристрастием к свежей крови.
Шимп ожидал такой реакции, и остался спокоен.
— Рассудите сами. Вернее, рассуди сама, Долли, а потом в легкой, доходчивой форме объясни это Мыльному. Вы здесь гости, да?
— Ну и что?
— Сейчас скажу. Лльюэлины вас сюда пригласили: «Ах, погостите в нашем уютном доме!» Так?
— Ну?
— Значит, они не думают, что вы тут останетесь. Скоро они будут подбрасывать вам расписания поездов, а как-нибудь за завтраком намекнут, что пора бы и честь знать. Что ж, придется уехать. А я — на постоянной работе. Вы уже давно помашете ожерелью ручкой, а я все еще буду здесь, ждать своего шанса. Рано или поздно дождусь. Это я по мягкости сердечной предлагаю вам тридцать процентов, по старой дружбе. Ну, как, не передумали?
Он сказал все что мог. Долли бросила на него взгляд василиска, в самой своей лучшей форме.
— Не пойдет, — ответила она.
— Вы отказываетесь?
— За тридцать процентов? Да если бы это были драгоценности короны, и то…
— Будешь жалеть. Равно как и Мыльный.
— Не беспокойся за нас. Проваливай. Дверь — прямо за тобой.
— Ладно, ладно. Я уйду. Но вы совершаете большую ошибку. Мы бы хорошо сработались.
Произнеся это, Шимп растворился в ночи, а Долли вспомнила еще три слова, которые она могла бы к нему применить.
Глава пятая
Монти кончил письмо, облизал края конверта, запечатал его и устало откинулся в кресле. Писал он легко, нежные слова просто лились как сироп, но далось это не без труда. Что поделаешь, Гертруда относилась к его письмам, как будто она — литературный критик, а они — книги, присланные на рецензию, так что приходилось попотеть.
Было уже поздно, но он не ложился, а все сидел и думал о Гертруде. Здесь нет ничего удивительного, если мысли нежные, любящие, но это было не так. Год назад преданность не позволила бы ему усомниться в том, что Гертруда — в первой десятке ангелов, но двенадцать месяцев в Голливуде сделали его более придирчивым, более строгим.
Ему никогда не нравилась ее дурацкая покорность отцу и его глупым условиям, а сейчас его это просто раздражало. Стала бы Джульета вести себя так с Ромео, думал он? А Клеопатра с Марком Антонием? Да что вы! Она бы просто попудрилась и побежала в ближайшую регистратуру. Папочке не понравится? Ну, и Бог с ним.
Он закурил трубку, и под успокаивающим влиянием табака его мысли стали благодушнее. Ни у Джульеты, ни у Клеопатры, напомнил он себе, не было такого отца как Дж. Б. Баттервик. Под его железной пятой дочь вполне могла лишиться собственной воли. Он честно вспомнил, как сам пресмыкался в тех редких случаях, когда его приглашали на воскресный ужин. «Да, мистер Баттервик», «Вот именно, мистер Баттервик» и «Золотые слова, мистер Баттервик», с начала и до конца. Ползал и пресмыкался вроде этих, как их, пеонов.
Размышляя над предстоящим годом каторжных работ, он пришел к выводу, что Гертруда скорее нуждается в сочувствии, нежели в осуждении, и тут его вывели из задумчивости шаги, хлопанье двери и появление Айвора Лльюэлина в лиловом халате.
— Привет, Бодкин! Конфетки есть?
Немного удивленный вопросом, Монти ответил, что нет.
— И пирога нету?
— Нету, к сожалению.
— Я бы съел даже сырный крекер, — тоскливо сказал Лльюэлин. У Монти не нашлось и его, и мистер Лльюэлин грузно опустился на кровать, словно только что узнал, что кинозвезда решила пересмотреть условия контракта.