— А сколько можно терпеть? Ведь родной сын уже не выдерживает, чуть не плачет.
— Старые перед смертью все такие.
— Но почему? — удивилась женщина.
— Чтобы когда они умрут, меньше жалели о них и оплакивали, чтоб не рвали душу и память, забыли бы скорее.
Женщина задумалась.
— Свекровь всегда была такою как теперь? — спросил Захарий.
— Нет, нормальной бабкой была. Только последние пару лет будто свихнулась…
— Потерпите, недолго осталось, чтоб потом себя не корить за торопливость. Глядишь, саму в старости одиночество минет.
— Она сама от нас уйти хочет.
— Видит, что надоела. А с этим смириться тяжко, вот и решила сама уйти, опередить вас. Но одна скорей помрет. Это точно. Старики одиночество не переносят. Оно их быстрее болезни убивает, поверьте моему слову, — подал женщине готовые сапоги.
Нина держала их в руках, не торопясь обуться. Думала о чем-то своем. Захарий не торопил.
— Сколько я должна? — спохватилась Нина.
— Дай, как решишь, чтоб не жалко было.
Баба выложила три сотни.
— Это многовато. Сотню забери.
— Не надо. Пусть будет так. Глядишь, еще навещу. Не откажешь. Я ведь по мастерским не бегаю. А вот тебя запомнила. Спасибо, что помог. Жаль, что ты не мой сосед, — погладила по плечу и поторопилась уйти.
Захар решил, что сегодня клиентов больше не будет, хотел сходить в магазин, но его окликнули от калитки, когда хотел закрыть дом на замок.
— Погоди! Иль не видишь, что я к тебе навострился. Вот уж весь, целиком тут. Не запирай избу. А то куда мне деваться? Глянь, с самого утра к тебе ползу, да все никак не доскачу. То друг встретился, то, молодку приметил. С тем словом перекинулся, с этой — шуткой, так вот только теперь к тебе добрался. А куда деваться, коль галоши порвались? Как без них, коли вечером на гулянку сговорились с мужиками, — вошел дед в дом.
— Во, гля сюда! Сколько годов служили верой и правдой. Тут же подвели как во зло. И требуху наружу пороняли.
— Ну, это дело недолгое. Сейчас подклею их. Но наденешь только завтра. Чтоб хорошо приклеились, подождать надо, — предупредил Захарий.
— А как же компания? Там ждать не станут. Ить не только мужики, а и бабы привалят. Обещались всей стаей налететь. С пирогами и кренделями, разве такое можно упускать. То ж грех бабье обижать, — подморгнул озорно.
— А своя бабка по шее не нашкондыляет? — рассмеялся Захар.
— Мил человек! У меня их трое было. Ни единая не посмела забидеть. Не то ноги с задницы повыдирал бы всем! Языком болтай, что хочешь, но руки при себе держи. Я дурных баб не уважаю.
— Ты как? И нынче враз с троими живешь?
— Что? Мне и одной теперича много! Это раней озоровал как жеребец. Сейчас только с клячами общаюсь вечерами. Хотя побалагурить и с кобылками могу. Коли первача стакан хлопну, поозоровать сумею. Оно ж как в нашем деле, сам знаешь, старый конь борозды не портит, — хихикнул старик.
— Нынче с бабкой иль один маешься? — спросил старика Захарий.
— Да как тебе честно брехнуть? И в сиротах не маюсь и семейным не считаюсь.
— Это как? — изумился Захар.
— А так! Бабы имеются. Но все приходящие, каждый день новые. Долго не держу ни единую. Одна поесть сготовит, другая в избе приберет, еще какая- нибудь постирушки справит…
— А для себя, для души имеешь?
— Ну, не без того. Раз в году и старый конь лягнет. Как же без проказ? И я живой человек. И мне тепло надо. Вот иную приголубишь, обнимешь лапушку, положишь ей голову на наволочки, и так хорошо на душе становится, так спокойно.
— Дед, а зачем на наволочки ложишься? — не понял мужик.
— А что делать, если были груди как подушки, а стали наволочками. Все стареем. Но держимся.
— Я-то думал, ты и впрямь мужик!
— Кто ж иначе? Конечно, мужик! Раз бабы ко мне приходят, попробуй, скажи, что не человек. Ни едина от меня не отворотилась, не отказалась приползти в гости. А если б не был мужиком, и не оглянулись бы.
— Теперь и от мужиков отворачиваются, — невольно проговорился сапожник. Старик понял и ответил:
— Такому надо чаще баб менять, чтоб кровь не плесневела.