— Он по возрасту может и не старик, но подношенный. Из бывших военных.
— То ты брось. Эти лишней копейки не заплатят, знаю я их жлобов. Я давно им ничего не ремонтирую. Они не платят. И совести вовсе нет. Правда, с бабами озоруют. Своих старых жен побросали, а молодых потаскух взяли на замену. Но зачем? — пожал плечами Захарий.
— Самолюбие тешат старые козлы. Вот так и этот, пока к своей бабе подковылял, она меня глазами поимела. И все вертится вокруг на одной ноге, щебечет, что-то предлагает, в дом зовет, угостить обещает. А глаза аж горят как у кошки. Я ее быстро успокоил. Сказал, мол, меня уже угостила одна. До конца жизни не отчихаюсь. Сыт по горло до сих пор. Так что больше угощений не принимаю, — отмахнулся Илья безнадежно.
— Когда-то и твоя боль пройдет. Забудется обида, — усмехнулся Захарий.
— Нет, это не обо мне! — не согласился Илья.
— Отстала от тебя дамочка иль сумела уломать?
— Да что ты, Захар? Мужик мне заплатил, ничем не обидел, к чему буду гадость ему делать и рога ставить? Самого опозорили, пока на зоне был. Никому этого лиха не пожелаю. И хотя баба зависла конкретно, сумел ее отшить. Не замарался с нею.
— Как же повезло от ней отделаться?
— Брехнул, что времени не имею. Мол, дома сын ждет, ему обещал придти пораньше. А самому так тоскливо на душе. Ребенка хочется увидеть. Но как? Вот и сочинил. Выдал свою мечту. Эта профура скривилась. А мужик доволен. Мы с ним по петухам простились. Чую, что он и сам жалеет о своей шалости. Но не все исправить можно. Так вот получается, один не уследил, другого не дождались, третьего и вовсе разлюбили.
— Это ты о ком? — удивился Захар.
— Кореш у меня имеется. Он на зоне не был. Спокойный, домашний человек, автослесарем в сервисе «пахал». Зарабатывал кучеряво, жаловаться грех. Все имел человек. Квартиру и машину купил новехонькие, как говорится, с иголочки. Мебелью обставил супер-пупер. Даже немецкую кухню приволок. Домашний кинотеатр купил. Ну, главное, семья была, жена и сын. Баба, конечно, не работала. Заработка мужика хватало семье. Жили безоблачно, даже не брехались меж собой. А тут, как снег на голову, кореша сократили с работы. А все из-за кризиса. Понятно, что ни его одного. Работы стало мало. Хозяин лишних выкинул. Дружбан сунулся в другие мастерские. Там такая же ситуевина. Своих сокращают. И куда ни совался, нигде не нужен. Обидно стало. Начал бухать помалеху. Баба в визг. Ну, так- то месяц, другой, попреками завалила. Бездельником, трутнем, алкашом ославила. Он ей по соплям заехал, она к ментам побежала. Те предупредили мужика, что его ждет в перспективе. Дружбан сам свалил в бомжи. Другой выход не увидел. Теперь вот пасется на помойках. Живет на свалке и сам отбросом стал. Уже трижды побывал в реанимации. Чудом успели спасти человека. Жена ни разу не пришла в больницу и вряд ли знает, где он и что с ним.
— Она теперь работает?
— Не знаю. Какое мне до нее дело? Я Толяна встретил. Веришь, душа взвыла! Какой мужик, а пропадет ни за хрен собачий. Помрет на свалке. Зато эта его мартышка, будет цвести и пахнуть. На каждом углу порочит кореша, мешает с говном. А то, что столько лет не работала и сидела на шее мужика — молчит. Вроде, все годы она семью содержала. Но я-то знаю правду. Все дело в том, что она никогда его не любила. Ведь и другие семьи схватил за кадык кризис. Ну, не все разбегаются. Конечно, теперь разводов поприбавится и много мужиков окажется на улице. Это проверка боем, на прочность, ее не все выдерживают. Снова появятся сироты. Детей будут выгонять из домов, какие-то сами убегут. Старики окажутся бездомными. Дети, внуки откажутся кормить и присматривать. Короче, этот долбаный кризис поуродует и поломает много судеб. И что самое обидное, бьет он в первую очередь по слабым. А и я такой! Нет у меня ни работы, ни жилья, ни заработка. Я никому не нужен. Живу иль сдохну, никому нет дела, а вся болтовня про заботу о человеке, пустой треп и не больше, — сдавил Илья кулаки до хруста:
— Я сегодня Толяна в столовке накормил. Он ел и давился. Впервые за неделю пожрал не отходы, а человечью еду. Веришь, он плакал от того, что его вырвало. Требуха с голодухи взбунтовалась. И не приняла жратву. Так он, то, что выскочило, в себя снова запихнуть хотел. Я не дал и опять приволок в столовку.
— Где ж ты его оставил? — спросил Захарий.
— На лавке, — опустил голову мужик.
— И что он там делает?
— Канает. Куда ж я его дену? Сам на птичьих правах дышу. А к тебе проситься совестно, — признался, заикаясь и краснея.
— Еще паскуднее оставить помирать. Веди его, где вдвоем прижились, там и третьему место сыщется. Пусть не райские хоромы, как-то поместимся, все же не на дворе, — сказал Захар тихо. А вскоре Илья привел человека. Тот глухо поздоровался. Сел на пол в уголке возле печки и долго не сводил глаз с огня. Он так и уснул сидя. Человек ничего не просил. Сидел тихо, молча, как затравленный зверек, и боялся лишь одного, чтобы его не выгнали на улицу.