Утром Илья снова ушел в город искать работу. А перед тем, попросил Захария не выгонять Толяна из избы.
— Я постараюсь хоть что-то заработать. Вон там в сумке продукты. Дай ему что-нибудь поесть.
Захарий поставил перед человеком картошку и сало, хлеб и капусту. Человек ел жадно. Ему не верилось, что эта еда для него.
Весь день к Захару шли люди. Несли в ремонт обувь, сумки, даже домашние тапки. Сапожник ничем не брезговал, никому не отказал. Иных просил подождать немного и тут же при них ремонтировал сумки и сумочки, сапоги и ботинки. Люди благодарили и, заплатив, уходили.
Толик, поев с утра, целый день спал, прижавшись спиной к печке. Он даже не повернулся на другой бок. И Захарий забыл о нем. Человек спал тихо, его никто не приметил и не услышал.
За окном уже давно стемнело, когда от сапожника ушла старуха, переобувшись в подшитые валенки. Она так радовалась, что обцеловала всю макушку человека. Ведь вот теперь она смело может выходить из дома, и никакой мороз и снег — ей не страшен.
— Спасибо тебе, голубчик! Вот порадовал! Нонче и я на ходу, не привязана к избе. Сама за пенсией ходить стану. А то внук ворует и транжирит, то на курево иль на пиво. А через неделю хвать, на хлеб уже нету. Вот такие они помощники. Не углядел, пенсию до копейки выудят из наволочки. Уж куда только не прятала. Теперь на книжку положу. Оттуда не возьмет, не дадут прохвосту. А со своими деньгами, сама разберусь, — достала из сумки домашнюю колбасу:
— Вот поешь, свойская, настоящая. Из хорошего мяса сделана, для себя старалась. Можешь не сумлеваться. Теперь такой в магазинах нету. Все с соей, да с крахмалом, с заменителями и с химией. Ее не только в рот, в руки страшно брать. Вот хоть мой внучок, поел казенной колбасы и весь пятнами взялся. А своей целую коляску слопал и мало. До вечера целых три умолотил. Ну да на здоровье! Для того и делали. И ты попробуй. Авось понравится!
— Акулина! Ты всегда отменной хозяйкой была.
— Навроде никто не обижался. И дед мой на меня не ворчал. Всегда был довольный.
— Оно и понятно! — поддакнул Захарий.
— Ну, вот скажи хоть теперь, почему тогда, по молодости на меня не смотрел. Даже вниманья не обращал. Чем хуже твоей Вальки была?
— Акуль, да кто знает. Ты ж гордячкой слыла. К тебе на ту пору мало кто подойти решался. Так и я, не насмелился. Потом жалел, — вздохнул с сожаленьем. Акулина запоздало застеснялась.
Что делать? Молодость ушла, а память осталась. И все не верится в убежавшую весну. Кажется, вон она притаилась за кустом кружевным облачком, цветущей черемухой. Но нет, это не распустившийся сад, это сугробы, это зима и старость, как быстро ушла весна, как мгновенно убежала молодость, оставив в наказанье память.
— Захар! А ведь я любила тебя. Прошло это у меня, когда третьего сына родила, — дрогнул голос Акулины.
— Что ж ты молчала? Хоть бы как-нибудь дала знать! — вздохнул с сожалением.
— А как? Наше время не нынешнее. Теперь все просто. Я долго мучилась. Однажды даже венок сплела и повесила на твою калитку, думала, догадаешься, поймешь. Но ты не увидел, не обратил внимания. И прошел мимо нашей весны. Теперь уж что говорить, ну, сколько слез тогда пролила. Ты ничего не узнал, не приметил, а я вышла за нелюбимого, потому что женился ты и ждать уже было нечего. Мы далеко ушли друг от друга. Я долго привыкала к мужу и признала, лишь родив третьего сына.
— Выходит, ты никогда не была счастливой?
— Была. Но не с мужем. С ним не повезло. Зато дети удались. Ни на единого не обижаюсь. Ни один не забидел, грубого слова не сказал, не ослушался. За них Бога каждый день благодарю.
— А что ж внуки? Почему придурками выросли?
— Сама виновата! Внуков всегда жальче детей. Вот и дожалелась. Теперь сын ремень с рук не выпускает. А я ору, опять жалко. И внуки такими маленькими кажутся. Но стоит вырвать из-под ремня, глядь, он пострел опять с сигаретой за избой стоит и какой-то девке снова юбку на уши задрал. Вот и защищай его после этого. Но что поделаешь, Захарка? Они все равно любимые, потому что свои…
Акулина ушла, тихо закрыв за собою дверь. И только тут сапожник увидел Анатолия. Тот ждал пока уйдет баба, он долго терпел, а тут пулей выскочил за сарай.
Вернулся сконфуженный, покрасневший.
— Успел? — усмехнулся Захар.