— Вдвоем мы с тобой развернулись бы, — сказал отец.
Он снова промолчал. Конечно, развернулись бы. Он поездил по стране и убедился, что лучшими фермерами стали механизаторы, а самыми преуспевающими — семьи, где муж и жена были с высшим сельскохозяйственным образованием: он инженер, она агроном или зоотехник. В деревнях, в отличие от городов, сотни тысяч инженеров не сидели без работы.
— На сколько приехал? — спросил отец.
— У меня неделя от прошлого отпуска осталась.
Отец молчал, наверное, прикидывал, что он может успеть за неделю.
— Когда ты телеграмму дал, что приезжаешь, я Марине сказал об этом.
— И что она тебе ответила?
— Что будет рада увидеть. Она еще красивее стала.
Значит, отец не между прочим сообщил, что в деревню вернулась Марина с сыном и что, по слухам, она разошлась с мужем. Отец выстраивал свою комбинацию.
— Но скандал намечается, — продолжил отец. — Витька Васильев к ней по вечерам в открытую заходит.
— Поганец, — сказала мать. — У него же трое детей!
— Бросит. Он парень бедовый, — сказал отец и посмотрел на него.
И опять, как и много лет назад, против него был Витька Васильев. Он вспомнил их первую драку. Витька никогда не отступал, не отступит и сейчас.
Он по письмам отца знал, что Васильев, отслужив в армии два года, вернулся в деревню, был бригадиром, председателем колхоза и, как только начали создаваться фермы, первым в деревне взял землю, построил первый и пока единственный в деревне двухэтажный дом с гаражом внизу.
Отец разлил остатки водки. Они выпили.
— Пойдем в магазин, — предложил отец. — Одной мы не обойдемся.
— У тебя нет запаса?
— Сейчас и запасаться не надо. До ночи торгуют. И хорошая водка есть, в нос не шибает. Это мать все дешевку покупает. А мне нравится шведский «Абсолют». Пошли купим.
— Пошли, — согласился он.
Такого прохода по деревне он ждал несколько лет. За эти годы никто из деревни не закрепился ни в Москве, ни в Петербурге, который по-прежнему все называли Ленинградом. И никто из деревни, из района и даже, может быть, из области не работал в министерстве сельского хозяйства. По значимости, может быть, он не меньше даже областных начальников. Так, наверное, думали или должны были думать в деревне. И никто не знал, что его министерская должность то восстанавливалась, то упразднялась, как и управление, в котором он работал. Сейчас как раз собирались ликвидировать в очередной раз в связи с секвестированием бюджета.
Он впервые подумал о тех деревенских, которые проходили по деревне победителями, и никто не знал, что эти победы доставались сильным битьем по самолюбию и что в государственных и военных организациях никогда не было деревенской стабильности или хотя бы уверенности в самом ближайшем будущем. Отец же всегда был уверен хотя бы на год: если собрал картофель, накосил сена, то до следующего урожая хватит и себе, и свиньям, и корове.
Они шли по деревне с отцом, и он здоровался со старшими, кого знал с детства, молодые мужики здоровались с ним.
А в молодых женщинах он узнавал девочек, которые пошли в школу, когда он школу заканчивал. Он спрашивал о них отца и получал короткие и конкретные ответы.
— Не замужем, но очень хочет.
— Разводка уже. Муж бросил. Сбляданула.
— Хорошей женой будет. Скромная и работящая.
— Замужем за твоим двоюродным братом.
Возле магазина мужики пили импортное пиво из банок.
Ему с уважением жали руку костистыми мозолистыми ладонями. В отличие от него, бледнолицего, мужики загорели еще на весенней пахоте, совсем почернели на сенокосе и никуда не спешили. Они уже отработали свой двенадцатичасовой рабочий день. В деревне начинали рано, на рассвете, особенно на сенокосе при самой полной росе.
Он взял три бутылки «Смирновской», по московской привычке крутанул бутылку, чтобы по завихрению определить, не подделка ли. В Москве было много поддельной водки. Еще он взял две упаковки, по шесть бутылок в каждой, пива «Бавария». Столько пива и водки вроде бы ни к чему, но за ним наблюдали и завтра всем будет известно, что он не скупится и может выдержать не меньше деревенских. Три бутылки водки и двенадцать пива два крепких мужика усидеть за вечер смогут вполне.
Цены оказались ниже московских, наверное, из-за расстояния, все-таки на семьсот километров дальше от Москвы и ближе к границе, откуда весь этот импорт поставлялся.
Дом, в котором жила Марина, стоял на другом конце деревни. К нему надо идти направленно, потому что случайно можно было встретиться только в магазине или на автобусной остановке. Но такой случайной встречи можно ждать и неделю. В район она могла не ездить, в магазин ходила мать, а кино в клубе давно не показывали, всем хватало фильмов по телевизору. Здесь же, у магазина, отец открыл пиво. Когда он уезжал, в деревне был один магазин, в котором торговали хлебом, консервами, водкой, оцинкованными ведрами, резиновыми сапогами, косами, вилами, лопатами…
Теперь стало три магазина, каждый со своей специализацией, и три ларька, в которых торговали всем, что может понадобиться поздним вечером, если не хватит.
Когда в конце деревни показался японский джип «мицубиси», он понял, что это Васильев и надо идти как можно скорее к Марине, потому что с его появлением Васильев поспешит сделать Марине предложение.
Джип притормозил возле магазина, из него выпрыгнул Витька Васильев. За эти годы он раздался в плечах и пояснице. Кожаный жилет обтягивал тугой живот. Такие животы выпирают не от жира, а от тяжелой работы и тяжелой еды, хорошо держат удар, прикрывая мощной и грубой мускулатурой солнечное сплетение.
Васильев пошел на него, обнял, они поцеловались, почти как друзья или родственники.
— Как ты? — спросил Васильев.
— А ты? — спросил он.
— А ничего, — ответил Васильев. — Живем.
Он молчал, держал паузу, и Васильев молчал, деревенские почти все умели держать паузу.
— Говорят, ты в большие начальники вышел в Москве? — первым не выдержал Васильев.
Мужики затихли, вслушиваясь в их разговор.
Сейчас они решали, чью сторону занять.
Ему они вряд ли симпатизировали. Уже не свой, оторвался, не куда-нибудь, а в Москву, да еще и в министерстве работает, может и через губу разговаривать. Тех, кто чего-то достиг на стороне, уважали, но не любили, любили неудачников, вернее, жалели, а в деревне если жалеют, значит, любят.
Васильева не любили наверняка. Слишком удачлив. Забогател, почти барин, постоянно нанимает деревенских на летние работы, платит, конечно, неплохо, но и требует сполна, и надуть невозможно, и украсть трудно, счет ведет точный, не то что в колхозе. Об этом ему рассказал отец по дороге в магазин.
— Это тебе как разведданные, ты их можешь использовать по своему назначению.
Отец понимал, что Васильев противник трудный и непримиримый.
— Так ты большой начальник или не очень? — повторил свой вопрос Васильев.
Он знал деревенские методы сбивания спеси с городских. Прицеплялись к любой подробности.
— Я самый большой начальник в Москве. Выше нет.
— Говорят, что в небоскребе живешь?
— Но ты дальше меня пошел, говорят, небоскреб в деревне построил.
Васильев достал пачку «Мальборо» и протянул ему. Он поблагодарил и достал пачку московской «Явы». В деревне не любили стрелков чужого табака.
— Рад за тебя, — добавил он. — Только ведь, если красные снова придут, раскулачить могут!
— Не придут, — сказал Васильев. — Не пустим.
Мужики усмехались. Работая в министерстве, он много поездил по провинции. Возвращения советской власти не хотели, но и новую власть ненавидели уже стойко.
В этом первом поединке он не выиграл, но и не проиграл. О нем еще слишком мало знали, чтобы не любить, Васильева не любили за уверенность и удачливость.