— А как семья, дети? — спрашивал Васильев. — Говорят, у тебя дочь замуж вышла, скоро родит и ты дедом станешь?
Вероятно, Васильев знал о его семейной жизни если не все, то многое. По тому, как притихли мужики, ожидая его ответа, было ясно: в деревне это обсуждали. И было что обсуждать. Столько лет не приезжал, и жену не привозил, и деревенских не принимал у себя в доме в Москве. Татьяна и Ольга хотели поехать в деревню, он все оттягивал, а потом появился негр.
Если так притихли, знают и про негра.
— Да, — подтвердил он. — Вышла замуж. Сразу за двоих. За негра и китайца. И родила двойню. Одного черненького, другого желтенького.
Мужики рассмеялись. Такого они не ожидали.
— Ты же ее знаешь, — добавил он.
— Кого? — не понял Васильев.
— Мою дочь.
— Откуда я ее могу знать?
— А ты посчитай, вспомни. Я ее заделал, когда в пятом классе учился.
— Как это в пятом?
— А ты посчитай. Нам с тобою по тридцать. Дочери меньше восемнадцати быть не может. Значит, я ее родил в двенадцать лет.
— И где ж ты москвичку в двенадцать лет встретил?
— А нашу школу, помнишь, на экскурсию в Москву возили, тогда все и случилось.
Теперь мужики хохотали. Такого, конечно, быть не могло. Но он сказал почти правду.
— А ты знаешь, Марина в деревню вернулась? — спросил Васильев.
— А кто еще из нашего класса в деревне?
— Кроме нас двоих, никого.
— Почему двоих? Я третий.
— Может, соберемся? — спросил Васильев.
— Может быть, — предположил он. — Как-нибудь.
— Садись в джип, и через минуту будем у нее.
Васильев явно не хотел, чтобы он приходил один, может быть, и догадывался, что приехал он не случайно, через неделю после ее приезда.
Если он сейчас поедет, то это будет означать, что не он пришел, а Васильев его привез. И оттягивать свой приход тоже невозможно. С его приездом сейчас все ускорится. Судя по разговору с отцом, Васильев все уже решил. Он готов уйти от жены с тремя сыновьями. Оставит им дом, машину, землю с посевами льна. За землей будет следить его младший брат, а потом и сыновья подрастут, а он купит дом или квартиру в Литве, рядом с заводом и увезет Марину.
Отец толковал с мужиками, но явно прислушивался к их разговору с Васильевым.
— Чего ехать-то, — сказал отец. — Ты пройдись по деревне. Столько лет не был. Неплохо живем. Многие новые дома поставили.
Отец его предупреждал, чтобы он не ехал с Васильевым. Приезд с Васильевым — это примирение с ним. А никакого примирения не будет. Драться они вряд ли будут, взрослые уже, понимают, что дракой ничего не решишь, да и решать не они будут, а она.
— Пожалуй, пройдусь, — сказал он.
— Зачем идти, поехали, — настаивал Васильев.
— Ты поезжай, а я пройдусь. Ты предупреди Марину, что я зайду. Неудобно без предупреждения.
— Телефонов в деревне нет, никто никого не предупреждает.
— А ты поезжай и предупреди.
— Я тебе не посыльный и не курьер!
— Как хочешь… Можешь не ехать. Я и один зайду.
Не надо было заводиться. Васильев рассматривал его, будто прикидывал, справится ли сразу или придется повозиться. Он не отвел глаза по старой деревенской традиции, если тебя пересмотрят, ты уже проиграл, или сразу надо начинать драться. Теперь он не исключал драки спьяну, но он пил мало, и координация у него лучше, и реакция быстрее, последние два года он ходил на теннисный корт не потому, что любил теннис, на корт ходило министерское руководство, подражая президентскому окружению.
— Ладно, заходи, гостем будешь, — Васильев попытался миролюбиво улыбнуться.
— К тебе я в гости не собирался.
— Не ко мне, к Марине, — поправился Васильев.
— Тогда я буду ее гостем, — уточнил он.
— Если будешь, — тоже уточнил Васильев.
— Это мы скоро узнаем…
Васильев сел в джип, развернулся и резко рванул с места. Не меньше ста пятидесяти сил, прикинул он возможности двигателя, видя, как джип за несколько секунд оказался на противоположном конце деревни, где стоял дом Марины.
Еще через несколько секунд Васильев войдет в дом и скажет Марине:
— Просил предупредить, что скоро зайдет.
Что ответит ему Марина?
— Пусть заходит. Посмотрим на москвича.
Или:
— Не хочу его видеть.
Хотя вряд ли. Все-таки не виделись восемь лет. И ему интересно посмотреть, какой она стала, и ей, наверное, тоже.
А если она решила, что принимает предложение Васильева, а может быть, уже приняла? Хотя вряд ли. Тогда Васильев был бы спокойнее.
И вдруг его сердце зачастило, буквально бросилась вскачь. Такое с ним случалось всего несколько раз, а в последний раз — недавно, когда он снимал квартиру в новом микрорайоне. Он возвращался после полуночи. Трое парней стояли возле подъезда, вернее, встали, как только увидели его. Один у самой двери, двое по бокам чуть сзади. Первый схватит за куртку, двое других заведут руки назад. Шансов проскочить в подъезд у него не было, а даже если проскочит, его догонят у лифта или на его лестничной площадке третьего этажа. Чтобы открыть две двери в квартиру, одну железную с тремя сейфовыми замками, другую обычную, у него уйдет не меньше восьми секунд. Он, проигрывая возможность нападения, несколько раз просчитывал, сколько времени у него уходит на открывание дверей.
Он сразу отказался от приобретения и регистрации газового пистолета. Газовые пистолеты и револьверы слишком похожи на реальные. Выхватив газовый «вальтер», в темноте похожий на нормальный пистолет Макарова, можешь получить пулю из того же Макарова, только настоящего.
В отделе антиквариата книжного магазина на Тверской он увидел нож для разрезания бумаги. Бронзовый, с посеребренным лезвием, стилизованный под кинжал. Он не снял с рукоятки ценник, на случай внезапного обыска. Московские милиционеры из бдительности, а больше, вероятно, для собственного развлечения довольно часто проверяли документы, предлагая открывать сумки и портфели. При любом досмотре он всегда может доказать, что нож для разрезания бумаги куплен для подарка и не может служить орудием убийства, хотя орудием убийства может служить обыкновенный гвоздь. Но гвоздем можно убить, но напугать невозможно, а огромным ножом для разрезания бумаги можно отпугнуть самых решительных.
Он сдвинул застежку на сумке, достал нож-кинжал, который в тусклом свете лампочки смотрелся, вероятно, устрашающе внушительно. Шагнул за спину одного из парней, ткнул острием ножа-кинжала под лопатку, и сказал:
— Пошевелишься — проткну насквозь!
— Ты чего? — растерянно спросил стоящий у двери.
— А ты отойди от двери.
— Да отойду! Ты псих, что ли?
— А теперь бегом в сторону автобусной остановки. Марш!
И парни побежали.
Он уже вошел в квартиру, а сердце все не успокаивалась. Страх завел сердце, теперь страха уже не было, а сердце не сбавляло обороты.
Он шел по деревне, всматриваясь в знакомые с детства дома, которые запомнились почему-то более высокими.
Он увидел дом Марины. Во рту вдруг пересохло, будто бежал в гору, легкие ботинки почему-то стали тяжелыми. А если она уже стоит возле калитки и, когда он подойдет, скажет ему:
— Не заходи. Не хочу тебя видеть.
Или они посидят втроем. Поговорят, вспомнят одноклассников, где кто? А, прощаясь, она скажет:
— Не приходи больше.
И он завтра утром уедет, время командировки заканчивалось. Он вернется в Москву утренним поездом, заедет к себе домой, примет душ, если ванная будет свободна. Когда жильцы уходили на работу, ванную занимала старуха-пенсионерка и не выходила из нее по два часа, единственное удовольствие из ее прошлой женской жизни известной когда-то балерины.
Потом в «Макдоналдсе», недавно открытом возле дома, возьмет чизбургер и стакан колы, приедет в министерство, расскажет своему начальнику управления, чего не будет в отчете, о настроениях в области, которая не входила в «красный пояс», но и нынешнюю власть не жаловала. После работы он поедет в гараж и будет работать до полуночи, ему вполне хватало шести часов сна. Он снова начал копить деньги, как делали все погорельцы в деревне: дом сгорел, строят новый, жить где-то надо. Жить ему было где, но он по-прежнему хотел иметь свою отдельную квартиру.