Нам с женой выделили небольшую комнату рядом с прихожей, и я старался попасть сразу туда, не заходя в гостиную. В больших комнатах я казался себе еще меньше ростом, я исчезал в глубоких креслах, подобранных для большого генерала. Честно говоря, с самого первого раза, как только вошел в эту квартиру, я понял, что к этому никогда не привыкну, да и не надо мне было так много. Меня приучили обходиться одним стулом, одним столом, двумя парами ботинок: одни на каждый день, другие на выход.
Говорят: руби дерево по себе. В своем лесу, могу добавить я сейчас. А мой лес — это девочки с Крестовских переулков, которые заканчивали нормальные, а не специализированные школы, поступали в нормальные институты, а не в Институт международных отношений, как моя жена, и становились учительницами и участковыми терапевтами. Очень энергичные со временем заведовали учебной частью в школе или отделением в поликлинике. Этих девочек с детства приучали беречь деньги, ждать воскресенья, чтобы с мужем пойти в кино, планировать покупки: в этом году — телевизор, в следующем — кресла, потом тахту, годам к сорока получить садовый участок, построить дощатый домик, радоваться каждой новой должности мужа, если у него получается продвижение по служебной лестнице, а не получается — тоже не беда, не всем же быть руководителями, лишь бы не пил, как пили их отцы.
Здесь была другая жизнь. За отцами по утрам заезжали служебные «ЗИМы» и «Волги», да и сыновья добирались на службу городским транспортом только в начале своей карьеры, потом они становились владельцами индивидуального автотранспорта, потом к их подъезду подавали служебный автомобиль. Здесь даже газеты читали по-другому. Я по сей день не могу отличить Сирию от Ливии, а моя жена и теща новости с международной арены читали с большим даже интересом, чем я письма от родственников, потому что после каждого переворота в какой-то стране начинались изменения в управлениях, кого-то отзывали, кого-то назначали. Третий секретарь, второй, первый секретарь первого ранга, атташе, посланник второго ранга или первого, временный поверенный, посол по особым поручениям… Они следили за перемещениями по должностям и посольствам, как шахматисты-мастера следят за игрой международных гроссмейстеров. Моя жена после окончания института, как и ее мать, начала работать в Министерстве иностранных дел, мать — в первом европейском отделе, а дочь во втором, а может быть, наоборот, я уже сейчас не помню.
Конечно, карьера женщины — в карьере мужа. А я карьеры не сделал. Фильмы про принцев каждый год не снимаются. Я снялся в фильме из жизни золотопромышленников, тогда уже начали подбираться к второсортной российской классике. Сыграл сына хозяина приисков, вырожденца во втором поколении, красивого, немощного и порочного. Потом стал соглашаться на эпизоды, а потом меня вообще перестали приглашать на киностудии.
Дело в том, что я начал полнеть. То ли регулярная сытная еда в генеральской семье, то ли что-то нарушилось в организме с обменом веществ, или потому, что перестал заниматься спортом, но вполне возможно, как сейчас говорят, сработал и генетический код. У нас в роду мужчины никогда не были рослыми. Не карлики, но в гренадерских полках вряд ли служили. Нормальные, невысокие, с возрастом округлялись, — может быть, в нас действовал вечный закон сохранения энергии. Мощный мужчина всегда мог убить мамонта и добыть кусок мяса, а жировая прослойка необходима маленьким, чтобы пережить голодное время. Мы не задумываемся, но наверняка биологические закономерности связаны с историческими.
В общем, на меня перестали обращать внимание. Я стал таким же, как все, кто ездит в общественном транспорте на работу к восьми утра. Я смотрел на себя в зеркало, и мне не за что было зацепиться. Нормальный нос — не длинный, не короткий. Нормальные глаза, нормальный рот. Во мне не было аномалии, по которой запоминают актера да и вообще каждого человека. Это не особенно понимают женщины и не всегда умело используют. Если у тебя прекрасные волосы — распусти их и покажи выгодно, чтобы на них обратили внимание, если у тебя грудь выше, чем у других, не прячь ее, а выпяти как можно больше, и мужчины обязательно обратят на тебя внимание. А я ничего не мог выпятить.
Пошла полоса неудач. У моих приятелей, с которыми я учился в школе, не все шло гладко. Кого-то понижали в должности, переводили на другую работу. Меня невозможно было ни повысить, ни понизить. Киноактера или снимают, или не снимают. Я пробовал устроиться в театр. Не получилось. И я запил. С утра генеральская семья ехала на службу, а я шел в пивную на Тишинском рынке. Моя жена теперь спала в кабинете генерала. За ней ухаживал ее старый знакомый. Иногда в гостиной собирался семейный совет, и я слышал, как теща кричала:
— Этого алкоголика, пьяницу и тунеядца надо выселить!
Ей возражал генерал:
— Он не тунеядец. Он человек свободной профессии, но надо искать выход.
Я лежал и посмеивался. У нас бездомных нет. Если они захотят меня выселить, им придется разменивать свою квартиру, а они, естественно, этого не захотят. Их заботы. Пусть ищут выход.
Наверное, выход нашел генерал. Райисполком выделил мне комнату в коммунальной квартире. Адъютант генерала привез меня посмотреть. Мне не понравились соседи, две интеллигентные дамы. Да и далеко от киностудии. Нашли комнату рядом с киностудией. Я согласился. На следующий день к моему новому дому подъехал военный грузовик, и солдаты внесли набор посуды, комплекты простыней и наволочек, старый телевизор «Рекорд», стол, кровать, шкаф, стулья, два кресла — все с генеральской дачи. Эта мебель стоит и по сей день в моей квартире, мебель оказалась антикварной, ее слегка только отреставрировали. Со своей бывшей женой я никогда больше не встречался. Иногда думаю: может быть, всего этого и не было, может, мне это все приснилось или кто-нибудь рассказал.
Человеку не так уж и много надо, когда есть крыша над головой, да еще и рядом с киностудией. Теперь у меня дома было битком народу, особенно к вечеру, когда заканчивалась первая смена. Приносили, естественно, и закусить, и выпить. Я даже о еде перестал думать. Будет вечер — будет пища. Я спал до полудня, потом делал небольшую приборку в квартире, мыл посуду и начинал ждать, иногда пытаясь угадать: кто придет и что принесут. Я располнел, живот уже переваливался через ремень, лицо огрубело, зубы испортились. Иногда случались казусы. Молодые ассистентки, роясь в актерской картотеке в поисках очередного героя, натыкались на мою фотографию еще со времен, когда я играл принцев, и, конечно, понимая, что я постарел, все-таки горестно замолкали, увидев меня, а я, чтобы усилить впечатление, еще больше вываливал живот и вовсю улыбался щербатым ртом.
Изредка меня снимали в эпизодах, чаще всего — знакомые режиссеры. Я неплохо подрабатывал. Сниматься в эпизодах мне нравилось: одна смена — и семнадцать пятьдесят, такая у меня была ставка еще с прошлых времен.
Однажды я сыграл даже роль римского сенатора. Мне подбрили волосы, чтобы увеличить лысину. Я был одним из главарей заговора против Цезаря. Заседания заговорщиков проходили, естественно, в римских банях. Я сыграл блестяще. Маленький, с выпирающим животом, с валиком жира на затылке, с щербатыми зубами. Явный вырожденец, особенно я был страшен, когда улыбался.
Женщины любят смотреть на себя в зеркало, актеры — на экране. Как только выходил фильм, я шел в кинотеатр посмотреть себя на публике. Обычно я брал билет на вечерний сеанс. На этот раз рядом со мной сидели совсем юные женщины. Наконец в бане заговорщики решили, что Цезарь должен быть убит, и я крупно, на весь экран, улыбнулся гниловатыми зубами.
— Боже мой, — выдохнула рядом юная женщина. — Такой может только в страшном сне присниться.
А я обрадовался. Цель достигнута. Это ведь неважно: любят тебя или ненавидят, главное — ты запомнился. Так закончилась моя жизнь принца и началась жизнь урода. И даже не урода, а просто маленького некрасивого человека. Я заменил свою фотографию в актерской картотеке. Нет, я не прятал своих недостатков, наоборот, выпячивал их. На фотографии были и редеющие волосы, и подзаплывшие жирком маленькие глазки, и щербатые зубы, и двойной подбородок.