Потом прибавил вслух:
— Пожалуй, извольте, соглашусь, воздух ночной…
— Пойдемте же, — сказал герцог, подавая руку Наноне и переходя в столовую с Ковиньяком. — Вот тут довольно работы для вашего желудка, как бы он ни был взыскателен.
Действительно, Бискарро превзошел самого себя: блюд было немного, но все они были отборные и приготовлены превосходно. Белое гиеннское вино и красное бургонское выливалось из бутылок, как жемчуг и как рубин.
Ковиньяк ел за четверых.
— Брат ваш ест чудесно! — сказал герцог. — А вы не кушаете, Нанона?
— Мне уже не хочется есть.
— Милая сестрица! — вскричал Ковиньяк. — Ведь удовольствие видеть меня отняло у ней аппетит. Право, мне досадно, что она так любит меня!
— Возьмите кусочек рябчика, Нанона, — сказал герцог.
— Отдайте его моему брату, герцог, — отвечала Нанона. Она заметила, что тарелка Ковиньяка быстро пустеет, и боялась, что он опять начнет смеяться, когда кушанье исчезнет.
Ковиньяк подставил тарелку и улыбнулся самым благодарным образом. Герцог положил ему на тарелку кусок рябчика, а Ковиньяк поставил перед собою тарелку.
— Ну, что же вы поделываете, Каноль? — спросил герцог с такою милостивою короткостью, которая показалась Ковиньяку чудесным предзнаменованием. — Разумеется, я говорю не о любовных делах.
— Напротив того, говорите о них, ваша светлость, говорите, сколько вам угодно, не церемоньтесь, — отвечал Ковиньяк, которому частые приемы медока и шамбертена развязали язык. Впрочем, он не боялся появления барона Каноля, что редко случается с теми, кто принимает на себя чужое имя.
— Ах, герцог, — сказала Нанона, — он очень хорошо понимает шутку!
— Так мы можем потолковать с ним об этом молоденьком дворянине, — сказал герцог.
— Да, о том мальчике, которого вы встретили вчера, братец, — прибавила Нанона.
— Да, на дороге, — сказал Ковиньяк.
— И потом в гостинице Бискарро, — прибавил герцог д'Эпернон.
— Да, потом в гостинице Бискарро, — сказал Ковиньяк, — это сущая правда.
— Так вы в самом деле с ним встретились? — спросила Нанона.
— С мальчиком?
— Да.
— Каков он был? Ну, говорите откровенно, — сказал герцог.
— По правде сказать вам, — отвечал Ковиньяк, — он был премилый малый: белокурый, стройный, прелестный, ехал с каким-то конюхом.
— Именно так, — сказала Нанона, кусая губы.
— И вы влюблены в него?
— В кого?
— В этого премилого малого, белокурого, стройного и прелестного?
— Что это значит, ваша светлость? — спросил Ковиньяк, готовясь рассердиться. — Что хотите вы сказать?
— Что? У вас до сих пор хранится на сердце серенькая перчатка? — спросил герцог, лукаво улыбаясь.
— Серенькая перчатка?
— Да, та самая, которую вы так страстно нюхали и целовали вчера вечером.
Ковиньяк уже ничего не понимал.
— Та перчатка, которая заставила вас догадаться, понять пре-вра-ще-ние… — продолжал герцог, останавливаясь на каждом слоге.
Ковиньяк по одному этому слову понял все.
— А, этот мальчик был дама? — вскричал он. — Ну, даю вам честное слово, что я угадал эту шутку!
— Теперь уже нет сомнения, — прошептала Нанона.
— Налейте мне вина, сестрица, — сказал Ковиньяк. — Не знаю, кто опустошил бутылку, которая стояла возле меня, но в ней уже нет ничего.
— Хорошо, хорошо! — сказал герцог. — Есть еще возможность вылечить его, если любовь не мешает ему ни есть, ни пить. Государственные дела не пострадают от такой любви.
— Как! Чтобы от любви моей пострадали дела короля? Никогда! Дела короля прежде всего! Дела короля — вещь священная! Не угодно ли за здоровье короля, ваша светлость!
— Можно надеяться на вашу преданность, барон?
— На мою преданность?
— Да.
— Разумеется, можно. Иногда я готов позволить изрезать себя на куски…
— И это очень просто, — перебила Нанона, боясь, что в восторге от медока и шамбертена Ковиньяк забудет свою роль и воротится к своей личности. — И это очень просто. Разве вы не капитан войск его королевского величества по милости герцога?
— И никогда этого не забуду, — отвечал Ковиньяк с изумительным душевным волнением, положив руку на сердце.
— Мы и не то сделаем после, — сказал герцог, — а что-нибудь побольше.
— Покорнейше благодарю!
— И мы уже начали.
— В самом деле?
— Да. Вы слишком скромны, друг мой, — возразил герцог д'Эпернон. — Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольною дорогою, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Наноны…
— Теперь, — вскричал Ковиньяк, — я всегда буду относиться прямо к вашей светлости!
— Вы обещаете?
— Даю слово.
— Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастие ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив.
— Ваша светлость, — вскричал Ковиньяк с непритворною радостью, — сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливою, славною и особенно… богатою!
— Ваш пыл нравится мне, — сказал герцог, — так останьтесь с Наноной, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, — прибавил герцог, — может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите?
— Охотно, — отвечал Ковиньяк. — Только мне надобно знать, о каком бандите вы говорите. В наше время их очень много и они разных сортов.
— Вы совершенно правы, этот чрезвычайно дерзок, подобного я еще не видывал.
— В самом деле!
— Представьте, этот мерзавец взамен письма, которое писала вам вчера сестра и которое он достал гнусным убийством, выманил у меня бланк.
— Бланк, в самом деле?
Потом Ковиньяк прибавил простодушно:
— Но зачем же вам было нужно это письмо, посланное сестрою к брату?
— Да я не знал родства.
— Это другое дело.
— И притом имел глупость, — простите ли меня, милая Нанона, — прибавил герцог, подавая ей руку, — имел глупость ревновать вас.
— Вы ревновали? В самом деле? Ах, ваша светлость! Как вам не стыдно!
— Так я хотел спросить у вас, не знаете ли вы, кто был доносчик в этом деле?
— Нет, право, не знаю… Но ваша светлость понимает, что подобные дела не остаются без наказания и что вы со временем узнаете преступника.
— Да, разумеется, узнаю со временем, — отвечал герцог, — и для этого я принял свои меры, но мне было бы гораздо приятнее узнать теперь.
— Так вы приняли меры? — спросил Ковиньяк, слушая обоими ушами. — Вы приняли меры?
— Да, да, — продолжал герцог, — и мерзавец будет очень счастлив, если его не повесят за его бланк.
— Ого! — сказал Ковиньяк. — А каким образом узнаете вы этот бланк от прочих бланков, которые вы даете, ваша светлость?
— На этом сделана заметка.
— Какая?
— Для всех незаметная, но я узнаю ее посредством химической операции.
— Чудесно! — сказал Ковиньяк. — Вы поступили чрезвычайно остроумно в этом случае, но смотрите, остерегитесь, он, может быть, догадается.
— О, этого нельзя опасаться. Кто может сказать ему об этой заметке?
— И то правда, — отвечал Ковиньяк, — Нанона не скажет, я тоже не скажу.
— И я тоже, — прибавил герцог.
— И вы не скажете. Вы совершенно правы: когда-нибудь вы узнаете имя человека и тогда…
— И тогда, так как я буду уже квит с ним, потому что он получит за бланк все, чего пожелает, тогда я прикажу повесить его.
— Прекрасно! — вскричал Ковиньяк.
— А теперь, — продолжал герцог, — если вы не можете дать мне сведения о нем…
— Нет, право, не могу.
— Так я оставлю вас с сестрою. Нанона, растолкуйте ему мое поручение хорошенько, особенно постарайтесь, чтобы он не терял времени.