— Хоть завтра, если обещаете мне неудачу.
— Будьте спокойны; я очень боюсь, что желание ваше исполнится.
— Тем лучше.
— Я вас не совсем понимаю.
— Нам нужно сопротивление крепости Сен-Жорж, чтобы жители Бордо приняли наших герцогов и армию, а они нам чрезвычайно нужны в теперешнем нашем положении.
— Разумеется, — отвечала Клара, — но, хотя я не так знакома с военным делом, как маркиза Турвиль, однако же, мне кажется, что не атакуют крепости, не потребовав прежде, чтобы она сдалась.
— Совершенно так.
— Стало быть, пошлют кого-нибудь для переговоров на остров Сен-Жорж?
— Разумеется.
— Так я прошу, чтобы послали меня.
Лене изумился.
— Вас, — вскрикнул он, — вас! Но, верно, все наши дамы превратились в амазонок?
— Позвольте мне исполнить мою прихоть, господин Лене.
— Вы совершенно правы. Тут может быть только одно дурно для нас: вы, пожалуй, возьмете крепость.
— Стало быть, решено?
— Решено.
— Но еще одно обещание.
— Что такое?
— Чтобы в случае неудачи никто не знал имени парламентера, которого вы пошлете.
— Извольте, — сказал Лене, подавая руку Кларе.
— Когда же ехать?
— Когда вам угодно.
— Завтра?
— Пожалуй.
— Хорошо. Вот принцесса с сыном выходит на террасу президента Лалана. Предоставляю мою долю триумфа маркизе де Турвиль. Извините меня перед ее высочеством, скажите, что я вдруг заболела. Велите довести меня до квартиры, которую вы приготовили мне: я пойду готовиться к отъезду и думать о данном мне поручении, которое очень беспокоит меня: я ведь исполняю первое поручение в этом роде, а в вашем свете, говорят, все зависит от первого дебюта.
— Теперь, — сказал Лене, — я не удивляюсь, что Ларошфуко едва не изменил герцогине Лонгвиль ради вас. Вы равны с нею во многих отношениях, а в некоторых гораздо выше ее.
— Может быть, — отвечала Клара, — и я принимаю ваш комплимент. Но если вы имеете какое-нибудь влияние на герцога де Ларошфуко, утвердите его в первой его любви, потому что я боюсь второй.
— Извольте, постараюсь, — сказал Лене с улыбкою, — сегодня вечером я дам вам инструкцию.
— Так вы соглашаетесь, чтобы я доставила вам остров Сен-Жорж?
— Поневоле согласишься, если так вам угодно.
— А герцоги и армии?
— У меня есть другое средство призвать их сюда.
Лене дал кучеру адрес квартиры виконтессы, ласково простился с Кларой и пошел к принцессе.
II
На другой день после въезда принцессы в Бордо Каноль давал большой обед на острове Сен-Жорж. Он пригласил офицеров гарнизона крепости и комендантов прочих крепостей провинции.
В два часа пополудни, когда назначен был обед, Каноль встретил у себя человек двенадцать дворян, которых он видел в первый раз. Они рассказывали о вчерашнем важном событии, шутили насчет дам, сопровождавших принцессу, и весьма мало походили на людей, собирающихся сражаться и заботящихся о самых важных государственных интересах.
Веселый Каноль в шитом золотом мундире оживлял общую радость своим примером.
Хотели садиться за стол.
— Милостивые государи, — сказал хозяин, — извините, недостает еще одного гостя.
— Кого же? — спросили молодые люди, глядя друг на друга.
— Верского коменданта. Я писал к нему, хотя не знаю его. Именно потому, что мы не знакомы, я обязан быть с ним особенно обходительным. Поэтому я прошу вас дать мне еще полчаса времени.
— Верский комендант! — сказал старый офицер, привыкший к военной аккуратности, которого эта отсрочка заставила вздохнуть. — Позвольте, если я не ошибаюсь, теперь комендантом в Вере маркиз де Берне, но он сам не управляет, у него есть лейтенант.
— Так он не приедет, — сказал Каноль, — а пришлет своего лейтенанта вместо себя. Сам он, верно, при дворе, где добывают милости.
— Но, барон, — сказал один из гостей, — мне кажется, не нужно жить при дворе, чтобы идти вперед по службе; и я знаю одного известного мне коменданта, который не может жаловаться. Черт возьми! В три месяца он пожалован в капитаны, в подполковники и назначен комендантом острова Сен-Жорж. Славный скачок по службе, признайтесь сами!
— Да, признаюсь, — отвечал Каноль, покраснев, — и, не зная, чему приписать такие милости, должен сказать, что у меня есть какой-нибудь гений, раз мне так везет.
— Мы знаем вашего доброго гения, — сказал лейтенант, показывавший Канолю крепость. — Ваш добрый гений — ваши достоинства.
— Не оспариваю его достоинств, — сказал другой офицер, — напротив, первый признаю их. Но к этим достоинствам прибавлю еще рекомендацию одной дамы — самой умной, самой добродетельной, самой любезной из всех французских дам — разумеется, не считая королевы.
— Без намеков, граф, — сказал Каноль, улыбаясь. — Если у вас есть тайны, так берегите их для себя. Если вы знаете тайны ваших друзей, так берегите их для друзей.
— Признаюсь, — сказал один офицер, — когда у нас просили извинения, отсрочки на полчаса, я думал, что дело идет о каком-нибудь ослепительном наряде. Теперь вижу, что я ошибся.
— Неужели мы пообедаем без женщин? — спросил другой.
— Что же делать? Разве пригласить принцессу со всей свитой? А больше нам не с кем обедать, — отвечал Каноль. — Притом же, не забудем, господа, что наш обед серьезный: если мы захотим говорить о делах, так надоедим только самим себе.
— Хорошо сказано, комендант, хотя по правде следует признаться, что теперь женщины предприняли нападение на нашу власть, а в доказательство приведу слова, которые при мне кардинал сказал дону Луи де Геро.
— Что такое? — спросил Каноль.
— Вы, испанцы, очень счастливы! Испанские женщины занимаются только деньгами, кокетством и любовниками, а у нас во Франции женщины выбирают себе почитателей, соображаясь с политикой. Так что, — прибавил кардинал с отчаянием, — так что любовные свидания проходят в разборе распоряжений министерства.
— Зато, — сказал Каноль, — война, которую мы теперь ведем, называется женскою. Это очень для нас лестно.
Полчаса, выпрошенные Канолем, прошли, дверь отворилась и лакей доложил, что кушанье готово.
Каноль пригласил гостей в столовую, но когда они пошли, голос другого лакея раздался в передней:
— Господин комендант Вера!
— Ага, — сказал Каноль, — это очень мило с его стороны.
И он пошел навстречу товарищу, которого еще не знал, но вдруг вскричал с удивлением:
— Ришон! Ришон — комендант Вера!
— Да, я сам, любезный барон, — отвечал Ришон, сохраняя свой обычный важный вид.
— Тем лучше! Тысячу раз тем лучше! — сказал Каноль, дружески пожимая ему руку. — Милостивые государи, — прибавил он, обращаясь к гостям, — вы не знаете моего друга, но я знаю его и громко говорю, что нельзя было поручить важной должности более честному человеку.
Ришон осмотрелся важно, как орел, который прислушивается, и, видя во всех взглядах только удивление и благосклонность, сказал Канолю:
— Любезный барон, вы беретесь отвечать за меня, так потрудитесь познакомить меня с этими господами, которых я не имею чести знать.
И Ришон указал глазами на трех или четырех гостей, которых он видел в первый раз.
Тут пошел обмен тонких учтивостей, которые придавали столько благородства и дружества всем сношениям в то время. Через четверть часа Ришон стал другом всех молодых офицеров и мог уже попросить у каждого и его шпагу, и его кошелек. Ручательством за него служили его известная храбрость, его безукоризненная репутация и благородство, выражавшееся в его глазах.
— Черт возьми! — сказал комендант Брона. — Надобно признаться, что кардинал Мазарини знаток в военных людях и с некоторого времени мастерски устраивает дела. Он чует войну и хорошо выбирает комендантов: Каноль здесь, Ришон в Вере!
— А будут ли драться? — спросил Ришон небрежно.
— Будут ли драться? — повторил молодой человек, приехавший прямо от двора. — Вы спрашиваете, будут ли драться, Ришон?