Нанон понимала, что минута нерешительности может погубить ее. Притом она успела уже обдумать весь план, всю идею, внушенную ей анонимным письмом.
— Да, правда, — сказала она, пристально глядя на герцога, — у меня есть тайна с этим дворянином.
— А, вы признаетесь! — воскликнул герцог.
— Поневоле признаешься, когда от вас ничего нельзя скрыть.
— О, — прошептал герцог сквозь зубы.
— Да, я ждала господина де Каноля, — спокойно продолжала Нанон.
— Вы ждали его?
— Ждала.
— И смеете в этом признаваться?..
— Смею. Знаете ли вы, однако, кто такой господин де Каноль?
— Хвастун, которого я жестоко накажу за его дерзость.
— Нет, он благородный и храбрый дворянин, и вы станете по-прежнему покровительствовать ему.
— Ого! Ну, этого-то не будет! Клянусь Богом.
— Не клянитесь, герцог, по крайней мере, до тех пор, пока не выслушаете меня, — сказала Нанон с улыбкой.
— Говорите же, но скорей.
— Вы, читающий в глубине сердца, неужели вы не заметили мою благосклонность к господину де Канолю, ведь я беспрестанно просила вас за него, выпросила ему капитанский чин, денежное пособие на поездку в Бретань с господином де Ла Мельере и потом еще отпуск? Неужели вы не заметили, что я постоянно заботилась о нем?
— Сударыня, это уж чересчур!
— Позвольте, герцог, подождите до конца, ради Бога.
— Чего мне еще ждать? Что вы можете еще прибавить?
— Что я принимаю в де Каноле самое нежное участие.
— Черт возьми! Я это хорошо знаю.
— Что я предана ему телом и душою.
— Сударыня, вы употребляете во зло…
— Что буду служить ему до самой смерти, и все это потому…
— Потому, что он ваш любовник, не трудно догадаться.
— Нет, — вскричала Нанон, с полным драматизма выражением лица схватив дрожавшего герцога за руку, — потому что он мой брат!
Руки герцога д’Эпернона опустились.
— Ваш брат! — прошептал он.
Нанон кивнула головой в знак согласия и торжествующе улыбнулась.
Через минуту герцог вскричал:
— Однако ж это требует объяснения!
— Извольте, я все объясню вам, — сказала Нанон. — Когда умер мой отец?
— Теперь уж месяцев восемь, — отвечал герцог, рассчитав время.
— А когда вы подписали патент на капитанский чин де Канолю?
— Да в то же время.
— Две недели спустя, — сказала Нанон.
— Очень может быть…
— Мне очень неприятно, — продолжала Нанон, — рассказывать про бесчестие другой женщины, разглашать чужую тайну, которая становится нашей, слышите ли? Но ваша странная ревность принуждает меня, ваше поведение заставляет меня говорить… Я подражаю вам, герцог, во мне нет великодушия.
— Продолжайте, продолжайте! — закричал герцог, который начинал уже верить выдумкам прелестной гасконки.
— Извольте… Отец мой был известный адвокат, имя его славилось, двадцать лет тому назад отец мой был еще молод, он всегда был очень красив. Он любил до своего брака мать господина де Каноля, ее не отдали за него, потому что она дворянка, а он не принадлежал к благородному сословию. Любовь взяла на себя труд, как часто случается, поправить ошибку природы, и один раз, когда муж отправился в путешествие… Ну, теперь вы понимаете?
— Понимаю, но каким образом дружба ваша с Канолем началась так поздно?
— Очень просто: только по смерти отца я узнала, какие узы нас связывают; тайна содержалась в письме, которое отдал мне сам барон, называя меня сестрою.
— А где это письмо?
— А разве вы забыли, что пожар истребил у меня все — самые мои драгоценные вещи и все мои бумаги, включая и наиболее секретные?
— Правда, — прошептал герцог.
— Двадцать раз я собиралась рассказать вам эту историю, будучи уверена, что вы сделаете все возможное для того, кого я потихоньку называю братом; но он всегда удерживал меня, всегда упрашивал, умолял пощадить репутацию его матери, которая еще жива. Я повиновалась ему, потому что понимала его.
— Так вот что! — сказал тронутый герцог. — Ах, бедный Каноль!
— А ведь он отказывался от счастья! — прибавила прелестная гасконка.
— Он очень деликатен, — заметил герцог, — это делает ему честь.
— Я даже ему клялась, что никогда никому не скажу ни слова про эту тайну. Но ваши подозрения заставили меня проговориться. О, горе мне! Я забыла клятву! Горе мне! Я выдала тайну моего брата!..
И Нанон зарыдала.
Герцог бросился перед ней на колени и целовал ее прелестные ручки. Она опустила их в отчаянии и, подняв глаза к небу, казалось, вымаливала себе прощение за клятвопреступление.