Мы вернулись к нашему столику в первом зале, где на танцполе медленно покачивались несколько пар. В глубине, на эстраде, молодой человек продолжал танцевать ни для кого… или, может быть, для меня одной, смотревшей на него, крайне взволнованной тем, что я недавно открыла… да, в самом деле, крайне взволнованной.
Каблук-шпилька
Возможно, ничего бы и не случилось. Но так или иначе, когда я объявила, что хочу обследовать садомазохистские клубы Нью-Йорка, именно об этом мне тут же заговорили со всех сторон. У социолога всегда есть алиби: скажите, что вы проводите анкетирование, и можете задавать какие угодно вопросы. Юный университетский преподаватель, вызвавшийся быть моим гидом, предупредил меня: здесь никогда не знаешь заранее, что увидишь, как в «Дневной красотке» — все зависит от клиентуры, переменчивой, нестабильной, вялой вчера, изобретательной сегодня. Итак, я решила не разочаровываться, что бы ни увидела.
Было уже поздно, когда мы подошли к двери заведения, обитой помятым железом и не обещающей никакой роскоши внутри. Прочитав прейскурант, висевший сбоку от гардероба, я выяснила, что женщин среди посетителей меньшинство, поскольку, как и в других подобных заведениях, они платили за вход половину или треть цены, которую должны были заплатить мужчины: в «Адский огонь» их пускали и вовсе бесплатно, даже, точнее будет сказать, заманивали этим бесплатным посещением. Из этого можно было заключить, что они не слишком охотно приходят в такие места — во всяком случае, не в достаточных количествах. Но даже для мужчин цена была отнюдь не запредельной, судя по разношерстной клиентуре, которая в этот вечер занимала три разных сектора описываемого мною клуба. Белые, черные, молодые и не очень, в джинсах и футболках или костюмах с галстуками, посетители поодиночке или парами (редко группами) ходили туда-сюда по залу.
Сразу у входа был бар — доска, положенная на деревянные козлы, где барменша-панкушка предлагала вам в обмен на купон, отрываемый от входного билета, бутылку пива, «Коки» или «Пепси-колы» (на выбор) и соломинку. Отойдя от бара с напитком в руке и поднявшись на несколько ступенек, вы попадали во второй сектор, более удобный, где стояли небольшие банкетки без спинок, покрытые, как и пол, потертым темно-красным ковролином. Они располагались так, что образовывали квадраты (чтобы сидящим на них удобнее было беседовать), словно в середине предполагалось наличие стола — однако столов почти не было, за исключением одного-двух: ничто не должно было мешать свободному течению беседы и скольжению с одной банкетки на другую. Некоторые сидели, поставив бутылки рядом с собой или на пол; некоторые, держа их в руках, прохаживались или стояли, прислонившись к деревянным перилам, отделявшим второй сектор от третьего — свободного пространства с паркетным полом, расположенного чуть ниже.
Это походило бы на обыкновенный танцпол, если бы не странные элементы обстановки: гимнастический конь, установленный перед большим стеклянным расписным панно на одной из стен, сложенная лестница-стремянка и в глубине — древнее канапе с резной деревянной окантовкой, заключавшей лишь одно продавленное бархатное сиденье, потертое, засаленное, даже местами порванное. Вот и все. Нет, позади канапе еще были, скрытые наполовину задернутой занавеской, какие-то предметы непонятного назначения: доски, старые шланги, что-то еще — как будто туда свалили все лишнее. Я все больше убеждалась, что обстановкой никто особенно не занимался — здесь даже не было, как в «Туалете», некой эстетики изысканного старья. Нет. Здесь царила атмосфера безразличия, точно в заброшенных пустых складах, тянувшихся вдоль Гудзона, где по ночам так часто происходят короткие случки среди мусора и железного лома. Те, кто приходит туда, не обращают на это внимания. И, по большому счету, мне больше нравится это добровольно принимаемое убожество, чем неизбежное «световое шоу» с его дешевой мишурой.