- Боже мой! Но на вилле никого ещё не было, только он один. Видимо Ролан кого-то ждал.
- А что ты сама видела?
- Когда я из Довилля приехала в Гавр, то не сразу нашла такси. Добравшись, наконец, до "Цветущей виллы", увидела, что здесь вовсю действуют полицейские инспекторы и чины повыше из гаврской полиции. Они везде проводили обыск. Они и объявили о самоубийстве араба. "Жаль, сказал мне Ролан, когда я его вскоре нашла, - ведь я хотел собственноручно убить его!" "Надо по возможности избегать скандала. От этого все будут в выигрыше", - заметил какой-то важный полицейский чин, проходя мимо нас и услышав гневные слова профессора. Следствие оказалось не таким уже долгим, после того, как главный комиссар гаврской полиции сумел задать, с разрешения гаврского хирурга, два-три вопроса Терезе, которая пришла в сознание и согласилась представить все дело, как "несчастный случай", происшедший по её собственной вине из-за "неосторожного обращения с пистолетом".
Наконец и нам с Сержем разрешили зайти на две-три минуты к раненой Терезе, не беспокоя её никакими вопросами.
Она лежала на простыне, покрывавшей диван, и была закутана по шею в большой белый халат, белее которого было её собственное лицо. Перед ней на коленях стоял Ролан и, держа её за руку, плакал. Тереза повернулась к нам лицом.
Врачи запретили ей говорить, но, пренебрегая этим запретом, она прошептала:
- Почему он плачет?! Ведь это самый прекрасный день в моей жизни!
Следующим утром после того мрачного дня мы с Сержем узнали от Гароди, что жизнь его супруги вне опасности. Ролан считал возможным перевезти Терезу на небольшую виллу, которую он снял на побережье Ла-Манша у местечка Энгувилль.
Там она окончательно выздоровеет, находясь вдали от всех тех предметов и мест, которые могли бы ей напомнить о недавно перенесенных страданиях и о всех этапах её мученичества. Но в то утро мы увидели её ещё на "Цветущей вилле".
Вот сцена, при которой мы с Сержем присутствовали. Когда мы вошли в комнату, вошли, по совету Иваны, Гароди просил у Терезы прощения. Он давал ей клятвенные заверения никогда больше не встречаться с Теодорой Фарнезе!
- Перестань, перестань! Скажи только, что ты ещё немного любишь меня!
- Я тебя обожаю, дорогая!
И он целовал Терезе руки.
- Ах, - вздохнула она, повернув голову в нашу сторону, - я так рада, что вокруг меня собрались все вы, мои ближайшие друзья! Вы слышали: он меня ещё немного любит! И ведь я вам говорила, что он никогда не переставал любить меня! Боже, как я счастлива!
Мы с Сержем вышли из комнаты, и Ивана сказала:
- Для них начинается новая жизнь! Потребовался удар грома, чтоб привести Ролана в нормальное состояние! Теперь это будет другой человек, целиком преданный науке и своей супруге! Вы сами это увидите. Не в его характере делать что-то наполовину!
Было не больше двенадцати дня, когда мы с Сержем вернулись в Гавр. Мой друг вскоре оставил меня одного, и мне пришлось сесть за второй завтрак в одиночестве. Я воспользовался им, чтобы разобраться с почтой, поступавшей мне из Парижа в Довилль, а теперь любезно пересылаемой мне оттуда по оставленному адресу в гостиницу "Тортони", и это заняло меня до пяти часов вечера. Тогда-то я и вышел из отеля, чтобы прогуляться по набережной. Ветер, ещё посвежевший с утра, превратился в настоящую бурю. Я закутался в плащ и дошел до конца дамбы, через которую порой валами перекатывались волны. Но с детства, прошедшего на берегу моря, я испытываю удовольствие от этих небольших вынужденных купаний, и ничто так меня не забавляет, как добрая морская волна, вырастающая за спиной, если, разумеется, она не опасна и у меня есть возможность ухватиться за прочный парапет.
Зрелище это всегда волнует. Рыболовецкие суда спешат зайти в спокойные воды, небольшие суденышки обходят мол на гребне волны благодаря смелому повороту руля. Одно из них несколько минут привлекало мое внимание.
Ему с трудом удавалось маневрировать. Наконец, справившись с огромными трудностями, оно обогнуло мол, и я немало удивился, узнав рядом с двумя матросами в зюйдвестках моего друга Сержа в его утреннем костюме - белых панталонах и голубой куртке. И промок он до мозга костей! Одежда на нем была порвана, и с неё стекала вода. Он потерял головной убор, волосы у него были всклокочены, и на лице было какое-то необычайное выражение.
- Пошли скорее в гостиницу! - воскликнул я. - Ты сошел с ума, раз выходишь в море в такую погоду!
- Но утром была прекрасная погода! - возразил он.
Мы кинулись в проезжавшее мимо такси, и в отеле я помог ему переодеться, опасаясь, что он простудится. Когда он переменил одежду, я спросил:
- Быть может, ты скажешь, зачем с утра выходил в море?
Полушутя, полусерьезно, он ответил:
- Мне захотелось это сделать, когда я выпил в баре грогу.
- А точнее?
- Я кое-кого сейчас жду, потом расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Если этот человек появится, ты доставишь мне удовольствие, оставив меня наедине с ним. А потом ты услышишь мое доверительное сообщение. А поскольку интересующий меня человек запаздывает, я тебе немедля скажу: в Терезу стрелял не араб!
- Невероятно! - воскликнул я. - Ты в этом уверен?
- Иначе я этого тебе не сказал бы!
- Об этом ты узнал в море?
- Бог мой, да! И самым простым способом. В море я отправился проверить правильность мелькнувшей у меня мысли. Так вот: преступление в Сент-Адрес было совершенно точно в одиннадцать часов тридцать пять минут, а прилив там достиг вчера максимум в десять сорок...
- Не вижу, чем прилив...
- Тело араба выловили у основания скалы в полдень. Если на убийство покушался именно он, то ему пришлось бы сброситься с вершины скалы между 11.35 (временем преступления) - возьмем для точности 11. 40, ибо нужно минут пять, чтобы достичь верхушки скалы - и полуднем... Однако араб не мог спрыгнуть с вершины утеса в этот отрезок времени...
- А почему?
- А потому, что прилив покрывает место, куда упал араб только тогда, когда он достигает максимума, то есть за час до "установленного" времени преступления! А поскольку тело араба было мокрым, поскольку его одежда промокла так, как если бы он провел в воде несколько часов, ты можешь прийти к выводу, что араб был уже мертв в то время, когда стреляли в Терезу!
- Но это настоящее открытие! - вскричал я. - Тогда кто же пытался убить мадам Гароди?
- Быть может, я скажу тебе это чуть позже...
Раздался стук в дверь. Я открыл её и увидел пожилого мужчину, скромно одетого.
Я оставил Сержа с ним и вышел на лестничную площадку. Мой друг провел с незнакомцем не более пяти минут.
Расставшись с гостем, Серж отправился за мной. Его лицо озарял торжествующий свет, а глаза сверкали.
Едва мы уединились, он проговорил:
- Все так, как я и думал. Я провел расследование относительно пистолета, из которого ранили Терезу. Этот человек - продавец оружия из Гавра. Я не хотел, чтобы меня видели входящим в его магазин, ибо совершенно ни к чему, чтоб полиция думала, что я любопытнее её. Ввиду того, что в происшедшей драме замешан араб, она не хочет ничего более знать, и дело уже сдано ею в архив. Это-то и спасает убийцу... Потому-то я вызвал сюда этого человека. Вот что я сказал ему: "Когда вы продаете пистолет какой-либо марки, есть ли у вас какая-то возможность опознать его, когда он побывает в чьих-то руках?" "Да, - ответил он, - на прикладе, около гашетки я с помощью пробойника делаю практически незаметную крестообразную отметку". "Это все, что я хотел у вас узнать", - сказал я и заплатил ему за хлопоты.
- Ну и что дальше?
- А дальше то, что ещё вчера я внимательно осмотрел пистолет, подобранный Мишелем. Мне показал его инспектор полиции Жако. Так вот: я обнаружил на нем крестообразную отметку. Этот пистолет был куплен в Гавре.
- Кем?
- Роланом Гароди, - ответил Серж. - Куплен потому, что после разговора с тобой Ролан не выходил с виллы без этого оружия.
- Кто тебе это сказал?