Не узнал. Да и не интересно все это ему было. Е. А. Устинова, которая часто бывала откровенна с поэтом, после его'смерти вспоминала: «Помню, заложив руки в карманы, Есенин ходил по комнате, опустив голову, и изредка поправлял волосы.
— Сережа, почему ты пьешь? Ведь раньше меньше пил? — спрашивала я.
— Ах, тетя, если бы ты знала, как я прожил эти годы! Мне теперь так скучно!
— Ну, а творчество?
— Скучное творчество! — Он остановился, улыбаясь смущенно, почти виновато. — Никого и ничего мне не надо — не хочу! Шампанское, вот, веселит, бодрит. Всех тогда люблю и… себя! Жизнь — штука дешевая, но необходимая. Я ведь «божья дудка».
Я попросила объяснить, что значит «божья дудка». Есенин сказал:
— Это когда человек тратит из своей сокровищницы и не пополняет. Пополнять ему нечем и неинтересно. И я такой же».
Из дневника Галины Бениславской:
1921 год. 23.12. Я не знаю, хорошо это или плохо. Сначала… было дорогое, но милое воспоминание и одно из сердечных свиданий с Ним, таким большим. А теперь опять шквал. Теперь он небрежен, но это не важно. Внутри это ничего не меняет. А по временам вспыхивает и охватывает то — стихийное.
1922 год. 01.01. Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть неревнивым! Ей-Богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! Можно великолепно владеть, управлять собой, можно не подавать вида, больше того, — можно разыгрывать счастливую, когда чувствуешь на самом деле, что ты — вторая; можно, наконец, даже себя обманывать, но все-таки если любила так, по-настоящему, — нельзя быть спокойной, когда любимый видит, чувствует другую. Иначе, значит, — мало любишь. Нет, нельзя спокойно знать, что Он кого-то предпочитает тебе, и не ощущать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве… И все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения. 31.01…он проводил нас (и поехал к Дункан)… когда я поборю все в себе, все же останется это теплое и самое хорошее к нему. Ведь смешно, а когда Политехнический взывает, гремит «Е-се-нин» — у меня счастливая гордость, как будто это меня. Как он «провожал» тогда ночью, пауки ползали, тихо, нежно, тепло. Проводил — забыл, а я не хочу забывать. А как опустошенно все внутри, нет ведь и не найдешь ничего равного, чтобы можно было все опустошенное заполнить.
Утро 01.02. Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекает кровью. Физическое ощущение кровоточил там, внутри. Сейчас пришла Яна и все испортила, было успокоение и ощущение своей молодости, задора, сознание, что если и люблю так, как никого, то все же есть еще жизненные силы. А она из всяких «соображений» грубо сказала, что я опять с С. и т. д., и все, все испортила. Успокоение, завоеванное таким усилием, — даром это не дается — нарушено. (Яна — Янина Козловская, близкий друг Гали, дочь известного революционера М. Ю. Козловского. — Прим, ред.) Что же делать, если «мир — лишь луч от лика друга, все иное — тень его». Но я справлюсь с этим. Как странно определять и измерять его отношение по отдельным движениям не его, а окружающих. И так грустно, грустно.
14.03(?) — Сейчас прошли две соседки по комнате, «любовались» моими волосами (я сижу распущенная — мыла их), и мне опять делается невыносимо грустно. Я теперь совершенно не выношу, когда мне говорят, что у меня красивые глаза, брови, волосы. Ничем мне нельзя сделать так мучительно больно, как этим замечанием. Боже мой, да зачем мне все это, зачем, если этого оказалось мало!..
21.03. В четверг начался очередной приступ тоски, а на следующий день я боролась, вспоминая, что было ведь все очень хорошо — чего же больше? А с другой стороны, тошнота при мысли, что он там со своей старухой-женой и день и ночь. Со всем этим багажом поехала на лыжах далеко. Ничего не хотелось, только жить вместе с лесом. Я стояла, глядя на зеленые верхушки сосен, на небо, такое голубое, и казалось, что это лето: птицы поют, солнце ласково греет, конечно, лето. И вдруг — неожиданная мысль о… Я испугалась, думала, будет больно. Захочу видеть. Нет, захотелось только, чтобы он тоже смог увидеть всю эту красоту. Я раньше частенько думала… что, сохранив «физическую невинность», я принесу самую трудную жертву любви к Есенину. Никого, кроме (него). Но не было бы это одновременно доказательством того, что я жду и моя преданность вызвана именно этой искусственной верностью. А нарушение этой «верности», с одной стороны, устранит невольные требования к Есенину, а с другой стороны, может дать хорошие, ничего не обязывающие отношения с другими. Если я хочу быть именно женщиной, то никто не смеет мне запретить или упрекнуть меня в этом! Пожара уже нет, есть ровное пламя. И не вина Есенина, если я среди окружающих не вижу людей, все мне скучно, он тут ни при чем. Я вспоминаю, когда я «изменяла» ему с И., и мне ужасно смешно. Разве можно изменить человеку, которого любишь больше, чем себя? И я «изменяла» с горькой злостью на Есенина, и малейшее движение чувственности старалась раздувать в себе, правда, к этому примешивалось любопытство.