— Мне замужняя жизнь совсем не нравится. Я хочу стать писательницей. Мне иногда хочется взять да убежать отсюда.
— Если тебе твоя жизнь не нравится, — говорила Зоя, — возьми и разведись с Коллонтай. Устрой жизнь по-своему.
На это я горячо возражала:
— Ты не понимаешь меня. В том-то и горе, что я люблю Коллонтая, я его страшно люблю. Я никогда не буду счастлива без него.
— Ну, тогда бразды правления домом передай Аннушке, а сама запрись в своей комнате и пиши, сколько угодно. Запрети кому-либо входить в твою комнату, когда ты пишешь.
Но такие правила никогда не соблюдаются в семейном быту. Только запрешься, а тут слышишь: Миша бежал, да свалился и громко плачет. Конечно, я бросаю свою работу и бегу помочь маленькому сыну. Зоя пробовала убедить Коллонтай, что мне надо предоставить больше свободы.
— Шура хочет быть писательницей, и ей нужно предоставить полный досуг.
Коллонтай очень обижался:
— Чем я ей мешаю?
Иногда он меня спрашивал:
— Ты что же, меня разлюбила?
Я, конечно, протестовала, но объяснить, чем я недовольна, не могла и не умела.
В момент появления статьи в «Образовании» Коллонтай находился в командировке в Люблине, а сын гостил у родителей в Куузе. Это облегчало приведение моего плана в исполнение. Я решила все рассказать отцу, когда он приехал в город.
Разумеется, отец не пришел в восторг от такого плана. Но, выслушав доводы, он обещал ежемесячно высылать мне денежное пособие, поставив условием, чтобы мы матери не говорили, почему, куда и зачем я еду. Многие дамы в те годы уезжали на зиму за границу, в Италию, во Францию, якобы для поправки здоровья. Мы скажем маме, что врачи требуют моего пребывания в швейцарских горах. Это успокоит ее…
Я предполагала, что, когда скорый поезд будет увозить меня из Петербурга за границу, где меня ожидает новая жизнь и где я буду освобождена от всех пут, я буду необычайно счастливой и свободной. Но на деле оказалось иначе. В вагоне я сразу почувствовала себя одинокой и с тоской начала думать о моем добром, нежном и любящем муже. Я тосковала о мягких маленьких ручках сына.
Зачем я вздумала уехать? На что мне эта свобода, о которой я столько тосковала? Даст ли мне эта новая жизнь то, что я от нее жду?
Ночью я горько плакала, обливая слезами твердую вагонную подушку, и мысленно звала мужа. За что я наношу ему такую обиду и такой удар! Ведь он не может не упрекать меня за то, что я бросила и сына и его для какого-то профессора Геркнера. Я знала, что я еду не на время и что мой отъезд означает действительно конец нашего брака. Коллонтай не поймет, что я уходила не только от него, но и навсегда порывала с той средой, которая мешала мне стать полезным человеком. Я понимала не без страха, что он не будет годами ждать моего возвращения. Я вспомнила про сестру Зои, красавицу артистку Веру Юреневу. Что, если он в нее влюбится? Мне становилось жутко и горько. На одной из узловых станций, недалеко от границы, я чуть не выскочила из вагона с намерением пересесть во встречный поезд, который мог привезти меня к мужу. Но это значило бы полный отказ от всех моих желаний и намерений. Такого случая может больше не представиться.
Я решила написать Коллонтаю длинное и теплое письмо тут же в вагоне. Я уверяла в этом письме, как горячо и глубоко я его люблю…
Запечатав письмо мужу, я написала второе письмо Зое. Ей я писала, что решение порвать с прежней жизнью неизменно. Больше я к этой жизни не вернусь. Пусть мое сердце не выдержит от горя, что я потеряю любовь Коллонтая, но ведь у меня есть другие задачи в жизни, важнее семейного счастья. Я хочу бороться за освобождение рабочего класса, за права женщин, за русский народ Пусть Зоя верит, что я высоко держу наше знамя и никогда его не опущу. Но при этом я горько плакала и думала с тоскою о Коллонтае.
На пограничной станции Вержболово я поискала почтовый ящик, чтобы опустить в него оба письма. Когда я услышала, как письма ударились о дно ящика, я знала, что пути к прежней жизни отрезаны. Сердце сжалось на минуту — значит, конец? Но утром, при солнце, будущее представилось мне в другом свете, чем ночью. Я уже не оглядывалась назад, меня уже не страшило, а, напротив, манило будущее».