Феликс был скромен в пище и не позволял, чтобы ему давали лучшую еду. Чтобы заставить его съесть что-нибудь попитательнее или повкуснее, приходилось прибегать к хитрости, но и это не так легко удавалось.
В Кремле Феликс не раз сам ходил в кубовую за кипятком, не позволяя мне это делать. До конца своих дней он сам чистил обувь и стелил постель, запрещая это делать другим. «’Так приучила меня мать”, — говорил он, когда я пыталась это сделать».
Сын Ян рос болезненным мальчиком, но был силен духом. Его мать описала один характерный случай. Один раз, когда мигрень у Ясика не проходила несколько дней, врач посоветовал давать ему чай с коньяком. Ясик с возмущением отказался, напомнив всем о пионерском законе, запрещающим юным ленинцам пить вино и прочие спиртные напитки. Феликс сказал: «Пусть он честно выполняет свой пионерский долг. Нельзя приучать мальчика к сделкам со своей совестью». Таким образом он поддержал своего сына.
Всего восемь лет прожили Дзержинские вместе. Их разлучила смерть. Жена Феликса Дзержинского вспоминала: «20 июля 1926 года, он встал в обычное время и к 9 часам уехал в ОГПУ, чтобы взять недостающие ему материалы. Он ушел из дома без завтрака, не выпив даже стакана чаю. Обеспокоенная этим, я позвонила в ОПТУ секретарю Феликса В. Гереону и попросила организовать для Феликса завтрак, но его самочувствие было, по-видимому, настолько плохое, что он отказался от любой пищи. Совсем натощак он отправился в Большой Кремлевский дворец на очередное заседание Пленума.
В 12 часов он выступил на Пленуме с большой пламенной речью, посвященной хозяйственным вопросам.
В этой речи он произнес знаменательные слова, так правдиво характеризующие его: «Я не щажу себя… никогда. И поэтому вы здесь все меня любите, потому что вы мне верите. Я никогда не кривлю душой; если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них».
Последнюю фразу… он произнес твердо и торжественно. На стороннего наблюдателя он мог произвести впечатление крепкого, здорового человека. Но от тех, кто хорошо его знал, не ускользнуло, что он судорожно прижимал левую руку к сердцу. Позже он обе руки стал прижимать к груди… Мы знаем, что свою последнюю большую речь он произнес, несмотря на огромные физические страдания.
Во время речи на Пленуме ЦК и ЦКК у Феликса повторился тяжелый приступ грудной жабы. Он с трудом закончил свою речь, вышел в соседнюю комнату и прилег на диван.
Здесь он оставался несколько часов, отсылая врачей и вызывая к себе из зала заседания товарищей, расспрашивая о дальнейшем ходе прений и выдвигая новые факты и аргументы против оппозиции, которые сам не успел привести.
Через три часа, когда закончилось заседание и сердечный приступ у Феликса прошел, он с разрешения врачей поднялся и медленно по кремлевским коридорам пошел в свою квартиру, находившуюся в корпусе против Большого Кремлевского дворца рядом с Оружейной палатой.
Я в это время работала в агитпропе ЦК ВКП(б), где руководила Польским бюро. Надеясь встретиться с Феликсом в кремлевской столовой во время перерыва в заседаниях Пленума ЦК ЦКК, я раньше обычного пошла в столовую, находившуюся тогда в Кремле в несуществующем уже сейчас так называемом Кавалерском корпусе. (Сын наш был тогда на даче.) Феликса там не было, и мне сказали, что обедать он еще не приходил. Вскоре в столовую пришел Я. Долецкий (руководитель ТАСС) и сказал мне, что Феликс во время речи почувствовал себя плохо. Где он находится в данный момент, Долецкий не знал. Обеспокоенная, я побежала домой, думая, что Феликс вернулся на нашу квартиру.
Но и здесь его не было. Я прозвонила в ОГПУ секретарю Феликса В. Гереону и узнала от него, что у Феликса тяжелый приступ грудной жабы и что он лежит в одной из комнат Большого Кремлевского дворца. Не успела я закончить разговор с Гереоном, как открылась дверь в нашу квартиру и в столовую, в которой я говорила по телефону, вошел Феликс, а в нескольких шагах за ним сопровождавшие его А. Я. Беленький и секретарь С. Редене. Я быстро положила трубку телефона и пошла навстречу Феликсу. Он крепко пожал мне руку, и, не произнося ни слова, через столовую направился в прилегающую к ней спальню. Я побежала за ним, чтобы опередить его и приготовить ему постель, но он остановил меня обычными для него словами: «Я сам». Не желая его раздражать, я остановилась и стала здороваться с сопровождающими его товарищами. В этот момент Феликс нагнулся над своей кроватью, и тут же послышался необычный звук: Феликс упал без сознания на пол между двумя кроватями.