Мать, по горло занятая делами, мало уделяла внимания нашему воспитанию. Мы были предоставлены гувернанткам и учителям, приходившим репетировать с нами уроки, заданные в гимназии. Сухая, желчная, неумолимо строгая, мать лишь изредка делала кому-нибудь из нас замечания.
Лично мне повезло. Отданная под надзор своей бывшей кормилицы, я была довольна судьбой. Я очень любила Аннушку и, мне кажется, она также любила меня. Была у меня еще одна маленькая радость — коза Машка. Из-за нее я впервые вступила в спор со своей матерью.
Это случилось во дворе. Аннушка доставала из большой бутылки вишни для киселя и складывала их в чашку.
Подбежала Машка и разбросала вишни. Куры, утки, индейки с криком набросились на ягоду. Через некоторое время птицы, опьянев, тыкались головами в землю, а захмелевшая Машка влетела за мной в дом, увидела свое отражение в зеркале и, разбежавшись, ударила в него рогами. Звон разбитого стекла переполошил всех.
— Немедленно, сегодня же зарезать козу! — гневно приказала мать.
— Ни за что, — крикнула я и загородила собой Машку. Не знаю, чем мой вид поразил мать, но она не решилась повторить приказание.
Десяти лет меня отдали в гимназию. С первых дней я была одной из лучших учениц, но зато в шалостях никому не уступала.
В гимназии ко мне была прикреплена ученица восьмого класса Катя Пановец. Мы подружились. Катя просто и интересно умела отвечать на мои вопросы, и я старалась как можно дольше задержаться возле нее. Но Катя бывала неумолима. Ласково улыбаясь, она решительно отправляла меня в класс.
Однажды на уроке рисования я старательно срисовывала с натуры огурец и не слышала, как подошел учитель.
— Вы что делаете?.. — спросил он.
— Рисую, — ответила я довольно самоуверенно.
— Да разве так рисуют?.. — он перечеркнул мою работу. — Начните снова.
Я вскочила и громко на весь класс крикнула:
— Вы ничего не понимаете!
— За это я вас накажу.
Учитель направился к кафедре. А после уроков меня оставили без обеда. В пустой класс пришла Катя.
— Оленька, что ты наделала? — ласково и с укором спросила она, а потом долго доказывала мне всю несерьезность и ненужную горячность моего поведения. Я и сама почувствовала мелочность своего поступка. Выслушав Катю, я пообещала на следующий день извиниться перед учителем в присутствии всего класса.
Это обстоятельство, очевидно, расположило ко мне моего лучшего друга, и Катя, усевшись рядом со мной, сказала:
— Ну, вот за это я буду с тобой отбывать наказание. И тут же начала мне рассказывать о декабристах. Она так увлекательно рассказывала, что я слушала, затаив дыхание. И когда вдруг раздался голос служителя: «Протопопова, вам пора уходить домой», — я с грустью рассталась с ней.
Убийство царя Александра II у нас в семье восприняли как большое горе. Мать, братья Борис и Александр, сестры Лиза, Наташа и тетя Анюта плакали, а я недоумевала, за что убили царя? В гимназии нам внушали, что царь — отец народа, помазанник божий. Но разве отца убивают?.. С этим вопросом я обратилась к студенту Вармунду, учителю моего младшего брата Мити. Вармунд, сосланный к нам в Пермь из Москвы, ласково потрепал меня по щеке:
— Ты еще маленькая, Олечка, а когда подрастешь, поймешь сама.
На следующий день в гимназии была панихида по убитому царю. Я стояла в паре со своей подругой Сашей Барановой и безразлично слушала похоронную музыку. Я с нетерпением ждала окончания панихиды, чтобы побежать к своей Кате, которая уж наверное скажет мне правду, за что убили царя.
Я вбежала в восьмой класс и, не заметя классной дамы, кликнула:
— Где Катя?
Классная дама со зловещей улыбкой ответила:
— Ваша Катя арестована, и ее повесят вместе с Желябовым.
Уже взрослой я узнала, что Катя была в группе народников и умерла в тюрьме от туберкулеза. Милая Катя, она пыталась мне помочь найти путь к правде, но не успела этого сделать.
Шли годы. Потускнел образ голубоглазой Кати Пановец. Я была уже в восьмом классе. Маскарады, спектакли, балы, концерты, танцы на льду при феерическом освещении цветных фонарей, масленичные катания на тройках, — все это тянулось пестрой лентой на гимназическом фоне моей жизни. При всем внешнем благополучии меня иногда волновали какие-то неясные ощущения, главным из которых было сознание того, что я живу не так Это чувство особенно усилилось, когда стали доходить смутные слухи о волнениях рабочих, о том, что они разбивают станки и предъявляют какие-то требования хозяевам. К этому времени брат мой Борис был назначен директором каменноугольных копей на Губахе, а брат Александр был директором спичечной фабрики.