– Пользуйтесь внутренним голосом!
У Грир только внутренний голос и был. На переменах она сидела у доски, ела чипсы из пакета вместе с еще одной на диво тихой девочкой из класса, Элизой Боствик, с характером мрачным и даже несколько пугающим.
– Ты никогда не думала о том, чтобы отравить училку? – как бы между делом спросила однажды Элиза.
– Нет, – ответила Грир.
– Вот я и тоже, – заметила Элиза.
А вот Кори, при страшной своей худобе, говорил без труда, был уверен в себе и пользовался популярностью. Интересно, что вид у него при этом был постоянно рассеянный, казалось, он витает в облаках и ему на все плевать. Грир замечала это, когда каждое утро встречала его на автобусной остановке на Вобурн-Роуд. В девять лет он напоминал тощее, беспечное, довольно симпатичное пугало. Особенным было даже то, как он пил из фонтанчика – он прикрывал глаза и складывал губы, подстраивая их под форму водной струйки еще до того, как нажмет на металлический рычажок.
Грир, в отглаженных акриловых блузочках и с пеналом со смурфиками, рядом с ним чувствовала себя нелепой. Он был не только умен, но еще и жизнерадостен и самостоятелен. Из-за выдающегося ума и оценок их снова и снова объединяли в пару, но они никогда ни о чем не говорили, кроме вещей строго обязательных. Она не хотела знакомиться с ним ближе, он с ней знакомиться ближе не хотел тоже. Или с ее родней. Грир мучительно стыдилась своих родителей и своего дома. А вот дом Пинто был чистым и уютным, дверца холодильника напоминала клумбу, усаженную табелями, грамотами и наградами Кори – Грир видела их только потому, что однажды, через месяц после приезда Пинто, им задали вдвоем написать сочинение про обычаи индейцев навахо.
Тогда она впервые попала к нему в дом и отметила, как там опрятно; холодильник-алтарь ее опечалил.
– Ты тут прямо настоящий Бог, – сказала она ему.
– Не говори такого. Мама рассердится, она у меня очень религиозная.
Две семьи различались еще и в этом. Кадецки были атеистами – «с маленькой буквы „а“», как говорил ее отец, беспокоившийся, что типографский нюанс приведет к обожествлению.
Крошечная суетливая мама Кори, Бенедита, вошла в кухню, где они в тот день писали сочинение, и дала им по синей мисочке с алетрией, теплым португальским десертом, довольно странным, с макаронами. При мысли о матери у кухонной плиты, которая готовит угощение сыну и его однокласснице – готова простоять там не только пока готовит, но и пока они едят – у Грир сжалось сердце. Иногда, глядя через улицу, Грир видела, что семейство Пинто готовится ужинать. Когда они садились за стол, макушки их то появлялись в поле зрения, то исчезали, склоняясь над тарелками, и ее это расстраивало. Отличие. Разница. Нормальная жизнь на другой стороне улицы в сравнении с мучительной странностью ее собственного существования. А кроме того, алетрия оказалась неимоверно вкусной, и Грир поняла: мама за кухонной плитой способна творить волшебство. Миссис Пинто одобрительно смотрела, как они едят десерт, явно гордясь своей сноровкой и получая удовольствие от их удовольствия. Или от удовольствия Кори.
Было видно, что она очень любит сына. В девять лет, видя неприкрытую любовь чужой матери, Грир оказалась беззащитной перед отсутствием в ее собственной жизни материнской любви. Беззащитной и одновременно жалкой. Скорее всего, миссис Пинто смотрела на нее с грустью и сочувствием: растущая как сорная травка девочка с другой стороны улицы. Может, поэтому она и дала чужому ребенку эту чашу с амброзией: сделать для него хоть такую малость. Едва об этом подумав, Грир оттолкнула мисочку. Там осталось еще несколько ложек, но доедать не хотелось. Сочинение они написали быстро, Грир пошла домой, делая вид, что и этот мальчик, и его семья ей безразличны. При этом она унесла с собой новый опыт. Она увидела, как любят Кори, поняла, что такая любовь бывает и в жизни, не только в романах.
Снова она вошла в дом Пинто только восемь лет спустя, и на этот раз не было никакой алетрии; она ее больше и не хотела, ей теперь претила сама мысль, что с ней будут, как это принято называть, «нянчиться». Дело в том, что она превратилась в полноценного подростка, а отстраненность от родителей являлась – и об этом она говорила Кори – одним из обязательных свойств последнего. Ей, в принципе, не мешало то, что на нее не обращают внимания и позволяют ей взрослеть в полном одиночестве. Она давно к этому привыкла и приняла это как часть своего существования. Вот только теперь в доме Пинто был и сам Кори – другой Кори, тоже подросток, привлекательный и как личность, и как мальчик – он не только был таким же умным, как она, он был еще и интересным, с серьезным лицом, длинными руками и безволосой грудью, а еще с ней он вел себя совсем не похоже на то, как вели себя с ней все остальные.