Человеческие жертвоприношения были обыденным делом при проведении тайных обрядов этого ужасного идолопоклонства. Тем не менее, посреди всех этих мерзостей виднелись некоторые проблески каких-то первоначальных лучших влияний, когда вера ещё не деградировала. Сама фраза, торжественно произнесённая жрецом в кульминационный момент человеческого жертвоприношения, казалось, содержала в себе слабое отражение лучших времён, поскольку первая часть её напоминала, хотя бы по тону, одну из Упанишад. Она звучала примерно так:
– Из земли – жизнь и кровь, но откуда – душа? Кто тот, кто держит ещё нерождённого в своих руках? Смотрители прошлого мертвы, и мы пришли им на смену. Во имя крови, которую мы предлагаем, услышь нас и спаси! Жизнь и кровь мы даём тебе. Спаси его душу и отдай её нам обратно.
Последние слова, видимо, указывали на то, что душа, а точнее, астральное тело приносимого в жертву должно быть отдано в их руки, чтобы стать одной из их кошмарных сущностей для одержания, стать одновременно и инструментом и, неким странным образом, предметом их выродившейся религии. Как мы уже сказали, большинство их заклинаний было совершенно невоспринимаемо и сильно напоминало те, что применяют негры в ритуалах вуду и обеах. В то же время, были определённые слова из санскрита, затерявшиеся в серии грубых восклицаний, произносимые с невероятной яростью, которая, несомненно, наделяла их ужасающей силой зла. Одной их особенностью было произнесение комбинации согласных, в которую по очереди вплетались все гласные звуки. Таким было слово «хрим» и восклицание «кшранг». Посреди всех этих грубых восклицаний появлялось пожелание зла на очевидном санскрите:
– Юшмамбих моханам бхавату, – и всё это завершалось весьма яростными проклятиями, которые, видимо, невозможно выразить ни в каком из известных алфавитов.
Бедная Алкиона влачила жалкое существование среди этого хаоса грязных кошмаров. Её муж был злым и коварным человеком, играющим на доверчивости людей, и часто пребывал в состоянии сильнейшей интоксикации от гашиша и какой-то разновидности опиума. Вскоре Алкиона начала горько жалеть о своём безумном желании мести, которое вовлекло её в эту сеть зла, но она слишком плотно в ней запуталась, чтобы суметь вырваться. Действительно, бывали моменты, когда проявлялось одержание, и она чувствовала, что месть была бы желанной и правильной. Вскоре её отец умер, и семья утратила часть своего влияния.
Однако, этот чудовищный родитель был ещё опаснее мёртвым, чем живым, поскольку он сосредоточил всю свою энергию в самой нижней части астрального плана и использовал для своей дочери особо злостную форму одержания. Она хорошо знала это влияние и была готова сопротивляться ему, но не могла найти способ, как это сделать, хотя её страдания из-за него были неописуемы, и вся её душа была переполнена крайним отвращением. Её мать и ещё три члена семьи женского пола находились в большей или меньшей степени под тем же пагубным влиянием, но для них всё это было само собой разумеющимся. Более того, они считали себя привилегированными и в каком-то смысле святыми, даже когда их захватывали с самым кошмарным намерением.
Помимо всех этих влияний имелся чрезвычайно сложный и хитроумный план на физическом уровне. Целые годы были потрачены на разработку коварных шагов по захвату Поллукса в сети семьи. Когда этот план, наконец, был осуществлён, он вместе со своим сыном Тифием оказался в их руках (он уже успел жениться, и у него появился маленький симпатичный мальчик). Мать Алкионы и другие женщины их семьи были полны злодейского ликования и объединились в необычного вида оргии ненависти, когда отец стал влиять на них сильнее, чем когда-либо раньше. Алкиона ощущала огромную силу этого объединения, которое её часто захватывало, так что она была не в силах сопротивляться. Но даже тогда она пребывала в состоянии ожесточённого протеста и негодования. Поллукса планировали отравить особо ужасным способом, и эту задачу доверили Алкионе. Она ничего не испытывала к нему, кроме отвращения, а поскольку в критический момент влияние её отца было почти что полным, то вряд ли можно было сомневаться, что преступление будет совершено, если бы не удивительно удачное потрясение, случившееся с ней в последний момент.
Когда она передавала чашку с ядом своей жертве, её внимание привлёк пристальный взляд ребёнка. Его глаза были точно такими же, как у отца, который когда-то был её возлюбленным, единственным лучом света в её мрачной жизни. В одно мгновение они напомнили ей о прошлом, а вместе с тем пришло осознание того, что она собиралась сделать, пребывая под ужасным принуждающим влиянием этой безумной религии ненависти. У неё мгновенно возникло отвращение: швырнув чашку на пол, она выбежала из дома, а затем ушла из города, одетая лишь в то, что на ней было в тот момент. Она была настолько охвачена ужасом происходящего, что даже не остановилась, чтобы подумать о том, что её ожидает, решив во что бы то ни стало навсегда покончить со всей этой дурной жизнью.
Неистовство её чувств прорвало чёрную пелену одержания, которое так долго господствовало над ней: наконец-то она полностью освободилась от пагубного влияния своего отца. Она бежала из города, не заботясь о том, куда ей направиться, лишь бы навсегда уйти от этой ужасной жизни. Непривычная к физическим упражнениям и свежему воздуху, она быстро устала, но всё же продолжала идти вперёд, каким-то образом поддерживаемая своей исступлённой решимостью. Денег она, конечно же, не имела, на ней была только домашняя одежда, но она не думала об этих вещах, пока не наступила ночь. Тогда впервые она осмотрелась и осознала, где находится. Она уже ушла далеко от дома, и почувствовав, наконец, сильную усталость и голод, направилась к большому загородному дому, который увидела поблизости.
Алкиона не представляла, что ей сказать, но к счастью, Ахиллес, хозяйка этого дома, была по-матерински доброй женщиной, которая была тронута состоянием странницы и приняла её с распростёртыми объятиями, а свои вопросы отложила, пока та не поела и не отдохнула. Затем понемногу вся история прояснилась, и со стороны доброй старушки сорвалось немало возгласов удивления и сочувствия по мере того, как она постепенно узнавала об ужасах мрачной демонической религии. Она отметила тот факт, что покинув дом, Алкиона потеряла своё положение в обществе вместе с правом на имущество, и сказала, что всё это ничего не значит, поскольку та убежала от ужасов и теперь должна посвятить себя радикальному и полному изменению своего отношения к миру и забыть о прошлом, как если бы оно было неприятным сном. Она со знанием дела заметила, что жизнь Алкионы началась заново с этого момента, потому что та и не жила нормально до сих пор, и обещала сделать всё, что в её силах, чтобы помочь ей в этой новой жизни.
Алкиона боялась, что её муж, дьявольский жрец, может потребовать её выдачи. Она знала, что идолопоклонники будут вне себя от ярости из-за того, что один из посвящённых в их тайны сбежал. Но смелая и сообразительная старушка заявила, что она не знает точно, как может действовать закон, но что она совершенно уверена в том, что не отдаст Алкиону ни её мужу, ни её родственникам. Она была твёрдо убеждена в том, что если дело дойдёт до короля, то будут разоблачены все гнусные действия демонопоклонников, и власти обязательно встанут на сторону Алкионы и спасут её от рабства, из которого она сбежала.
Алкиона была очень благодарна своей доброй защитнице. Находясь в состоянии полного истощения тела и ума, она с радостью согласилась оставить все дальнейшие обсуждения, по крайней мере, до завтра, чтобы отдохнуть в удобном помещении, отведённом для неё. Потрясение оказалось настолько тяжёлым для неё, что было бы вполне естественно ожидать какой-нибудь серьёзной болезни. Однако, ночью с ней произошло чудесное событие. Перед ней появился мужчина с властной внешностью и удивительно мягкой манерой держаться (это был Меркурий). Он успокоил и ободрил её, сказав, что ужасная жизнь, которой она жила до сих пор, имеет два аспекта, о которых она ничего не знает. Во-первых, благодаря своим ужасным страданиям, она рассчиталась с непогашенными долгами за свои прошлые жизни и тем самым расчистила себе путь для дальнейшего продвижения. Во-вторых, вся эта жизнь имеет характер испытания, чтобы можно было определить, достаточно ли на нынешнем этапе сильна её воля, чтобы прорваться через чрезвычайно сильное окружение зла.