Я покачала головой:
— Н-нет. В данный момент вопросов нет. Возможно, позднее…
Он улыбнулся так, как будто мне было двенадцать лет:
— Отлично. Не стесняйтесь спрашивать, если они возникнут…
За кого ты меня принимаешь? За умственно отсталую? Ты действительно думаешь, что я ничего не понимаю?
— Конечно.
Он посмотрел на меня и добавил:
— …и глупых вопросов не бывает.
Зачем ты мне это говоришь?
Он повернулся к пациентке:
— Хорошо. Вот, что я думаю…
И начал говорить.
Он пространно растолковал ей, что, по его мнению, следует из ее жалобы, проанализировав симптомы, сделав вывод из деталей, которые, вероятно, не имели никакого значения, но которыми она нас засыпала и отсортировать которые у него не было времени. Он объяснил ей, на анатомических картинках или с помощью нарисованной на скорую руку схемы («Простите, я плохо рисую») на оборотной стороне листка со списком консультаций на этот день, какое обследование он советует ей пройти: сдать мазок, проверить грудь и установить спираль — процедура, на которой он будет присутствовать.
Он несколько раз спросил: «Это понятно? У вас есть вопросы?» И несколько раз женщина ответила: «Все понятно, только я хотела спросить…», после чего пустилась рассказывать о том, как она боится гормонов, которые изменят ее тело: Мне не хочется ощущать себя не-так-как-обычно, со странным телом; А он большой, имплантат, А мой муж его почувствует?; или испугавшись за свою фертильность: А я смогу потом забеременеть? И каждый раз он отвечал спокойно, мягко, вежливо (но слишком, я подчеркиваю, чтобы это было искренне: он не может быть таким терпеливым, на свете не бывает таких терпеливых людей, никакой врач не может быть таким терпеливым с женщинами, тем более если он мужчина — или же это совсем не мужчина, — но после всего, что мне о нем рассказали, кажется, у него с этим все в порядке, разумеется, слухи преувеличивают, но в их основе всегда правда). И он ей снова объяснял — по второму, третьему, четвертому разу — то, что она еще не поняла, или не хотела понять, или боялась понять слишком хорошо, и он улыбался этой улыбкой, которая должна была показаться нейтральной и доброжелательной, но которая мне казалась невероятно манипуляторской, расчетливой, демагогической; если он улыбается во весь рот, так это не для того, чтобы ее подбодрить, но чтобы лучше усыпить ее бдительность, подчинить себе, чтобы она делала то, что он хочет, дитя мое.
Наконец, в последний раз спросив, есть ли у нее еще вопросы, и выслушав в последний раз ее ответ: Нет, все ясно, вы все очень доходчиво объяснили, он сказал: «Что же, тогда мне вас осматривать необязательно».
Она, видимо, не поверила своим ушам, но сказала: «Нет, нет, конечно, тем лучше, потому что, хотя это делать нужно, я это очень не люблю» — и негромко причмокнула губами, как будто хотела что-то сказать, но не решалась. А он, уже склонившийся над картой, чтобы сделать запись, поднял голову и спросил: «Да?»
Она: «Но, может быть, вам стоит взять у меня мазок?»
Он: «Когда у вас в последний раз брали мазок?»
Она: «Не знаю, это должно быть указано в карте…»
Он: «Подождите, я посмотрю… Два года назад».
А я: Пора бы уже повторить, моя цыпочка.
Но он: «Знаете, раз в три года — этого более чем достаточно».
А она: «Да… но я подумала, что это бы меня успокоило…»
А я: Да, я не согласна с его образом действий, но тебе не стоит его учить, милочка, если доктор тебе говорит — три года…
А он отложил карандаш, улыбнулся: «Никаких проблем», поднялся и исчез за перегородкой.
Несколько секунд я сидела неподвижно, лишенная дара речи, ошеломленная, потому что не понимала, что происходит. Она встала и начала раздеваться и складывать вещи на кресло, я услышала, как открылся и вскоре закрылся кран, но вдруг Карма высунул голову из-за перегородки и знаком показал мне подойти к нему.
Осмотр
Что ты делаешь?
И почему ты делаешь это так?
Пока пациентка раздевалась, я встала и прошла в другую часть кабинета, предназначенную для обследования. Стоя перед раковиной, Карма указал на пространство между перегородкой и гинекологическим креслом, затем подбородком указал на другой угол кабинета. Я поняла. Поскольку кабинки в кабинете не было, он хотел, чтобы пациентка спокойно разделась по другую сторону перегородки. Я скрестила руки на груди, прислонилась спиной к перегородке и стала разглядывать эту часть помещения.