Женский хор

Неужели этот Карма, с его напускным добродушием, от которого меня тошнит, неужели он действительно думает, что сумеет меня обхитрить?

Думая об этом и стараясь совладать с охватившей меня яростью, я свернула на улицу Мэзон-Вьей и проехала вдоль педиатрических корпусов, после чего оказалась на территории акушерской клиники. Разумеется, все места были заняты. Я сделала круг по двору, выехала и добрых пять минут потратила на поиск свободного и бесплатного места, которое нашла в трехстах метрах от клиники, напротив школы.

* * *

Поднимаясь по лестнице, я увидела в коридоре два силуэта. Одним из них была чернокожая тучная женщина, одетая в бубу. Она склонилась над стойкой Алины, небрежно положила одну руку на пластиковый паспорт, а другой качала коляску, в которой ревел и брыкался крупный мальчик на вид примерно полутора лет. Второй силуэт принадлежал женщине лет сорока, стройной блондинке, с тонкими чертами лица, в безукоризненно сидящем костюме. Она держалась в стороне. Когда я открыла дверь, женщины повернули головы в мою сторону. Тучная пациентка скользнула по мне взглядом, затем продолжила вяло отвечать на вопрос, который ей задала Алина. Другая женщина осмотрела меня с ног до головы.

— Здравствуйте. Привет, Алина.

— Здравствуйте, мисс… простите, доктор Этвуд, — ответила Алина.

Раздраженная до предела, я укрылась в кабинете. Положила сумку на стул, сняла пальто, достала вчерашний халат, заметила, что моего бейджа на нем нет, и едва не взвыла. В выдвижных ящиках шкафов, среди наборов для анализов, пластиковых гистероскопов, одноразовых зеркал, шприцов и иголок, я увидела моток белого лейкопластыря. Я отрезала от него два кусочка, наклеила их друг на друга и написала: «Доктор Этвуд, интерн». Этот самодельный бейдж я прикрепила к карману халата на груди.

Затем, сгорая от гнева, села в кабинете, на место Кармы.

В этот момент я заметила ноутбук.

Плоский параллелепипед со скругленными краями, по размеру не больше стандартной страницы.

Не раздумывая, я его открыла. Экран засветился и показал мне покрытую текстом страницу.

И, по-прежнему не раздумывая, я прочитала текст.

Жизнь женщины

Когда я была мала,
Жизнь была весела.
Папочка и мамочка
Ласкали меня всегда.

Они меня целовали,
Ножки мои щекотали,
Ласково называли,
Песенки пели, играли.

О, боже мой,
Это прекрасно —
Маленькой женщиной быть.
О, боже мой, это прекрасно,
Когда тебя любят вот так
Всегда.
(еще раз)

Когда я девочкой была,
В снегу играть любила,
Папочка и мамочка
На качели меня водили.

Ходить я в школу стала,
Картинки рисовала,
Хотелось лучшей быть,
Чтобы пятерку получить.

Ах, мамочка,
Это было прекрасно —
Быть маленькой красивой женщиной.
Ах, мамочка,
Это было прекрасно —
Веселиться вот так
Все время.
(еще раз)

Но годы пролетели,
И вот я повзрослела.
Мое тело совсем внезапно
Стало изменяться.

Когда мне было двенадцать,
Пошла я в туалет — и вот
Вдруг в унитазе
Увидела кровь.

О, боже мой,
Как же страшно, мама,
В женщину превращаться.
О, боже мой,
Как же страшно, мама,
Когда кровь течет, не прекращаясь,
Все время.

Я расхохоталась. Представить, как он сочиняет стихи, я не могла. На этом песенка заканчивалась, и вторая часть документа была совершенно иной.

— В первую очередь целитель верен своим пациентам и лишь потом своим коллегам.

— Реальность богаче всего, что рождается в твоем воображении. Однако то, что рождается в твоем воображении, более тревожно.

— Жертвой твоей лени и невнимательности становится пациент.

— Никогда не стесняйся обращаться к своим учителям. Их незнание серьезнее твоего, поскольку они, в отличие от тебя, уже не могут оправдать его неопытностью.

— Лечение людей не имеет никакого отношения к власти.

— Врачи чаще других смертных употребляют наркотики и кончают жизнь самоубийством; это не значит, что они страдают больше, чем простые смертные. И это не дает им права мстить.