– Лида, Лида, какая же ты наивная, – перебила Татьяна, – да он сколько курсов этих прошёл уже, толку от них… И конечно, ты платишь за всё, так? Мало того, что Пашкину жену с ребёнком на шею себе посадила, ещё и братец там же расположился…
– Во-первых, Таня, Николай работает, зря ты так…– Лидия ещё раз посмотрела на часы, – Обидно, конечно, что на прежнем месте восстановиться не получилось, Коля отличный специалист, а вынужден работать охранником, но это временно, всё наладится, я уверена. Повисло молчание, которое было таким выразительным и тяжёлым, что Лидия первая не выдержала:
– И насчёт Павлика, ну оступился, с кем ни бывает…
– Со мной не бывает, с тобой не бывает, и ещё с огромным количеством людей не бывает, – взорвалась Татьяна, – Ничего себе, тебя послушать, уши вянут, ей-Богу… Ну подумаешь, подрался, или может пару раз ножиком помахал, ой, ну нечаянно задел товарища, подумаешь, он же не со зла, а просто выпимши был…Так что ли? Что ты, в самом деле, как блаженная, Лида… В трубке раздалось частое, густое сопение, предвещающее скорые слёзы.
– Танюшка, родная моя, да что ж ты так расстраиваешься-то, ну кто я такая, чтобы кого-то судить, так вышло, что ж теперь делать. И, разумеется, когда Павлик выйдет из колонии, он вернётся сюда, а куда ж ещё? Здесь его дом, здесь его семья… Гена перед смертью меня просил за него, я дала слово, что позабочусь о его сыне, а значит и его семье в том числе…
– Да они все ездят на тебе! – голос Татьяны дрожал и срывался, – И раньше, и сейчас… Гена твой мудак благородных кровей, всю жизнь унижал тебя и изменял на каждом шагу, этот кобель даже помер в кровати двадцатилетней любовницы, а ты всё, Гена, да Гена, да я слово дала… Очнись уже, Лида, они с мамашей взяли себе в дом служанку на законных основаниях, то есть через загс, чтоб не платить! Ты для них готовила, убирала, обстирывала, – Татьяна всхлипнула, – То бабку выхаживала после инсульта, то Пашку спасала, после того, как он попадал в очередную историю, и всё это с больным дитём на руках, пока Гена твой разлюбезный по санаториям ездил, да бабкины цацки, которые она, между прочим, тебе оставила, на шлюх спускал…
– Да что ты такое говоришь, Танечка? – ошарашенно протянула Лидия. Татьяна будто не слышала её:
– Теперь ты обслуживаешь Пашкину жену и ребёнка, ему самому передачи шлёшь, тянешься из последних сил, на двух работах жилы рвёшь, а у самой нет уже на всё это здоровья… Да в придачу на тебе Андрей с больным сердцем.
Лидия ещё раз посмотрела на часы и улыбнулась, вбежавшей в кухню маленькой рыжеволосой девочке, которая немедленно вскарабкалась к ней на колени, и, запрокинув головку, посмотрела на Лидию светло-зелёными глазами, забавно двигая вверх-вниз отчаянно курносым, веснушчатым носиком. Она забыла, что собиралась ответить на резкие слова Татьяны о своей жизни, в никчёмности которой, судя по всему, сестра нисколько не сомневалась. Вместо этого, она звонко поцеловала девочку в упругую щёчку, и, спуская ребёнка с колен, сказала в трубку:
– Если бы ты только видела Катюшку, дочку Павлика, ты бы всё поняла… У меня такое чувство, что время сдвинулось каким-то странным образом, и я вижу тебя в детстве, честное слово, Танюша! Как такое могло случиться, ума не приложу, но это так…Ты прости, сестрёнка, в больницу пора ехать, не хочу, чтобы суп остыл, Андрюша не любит холодный…
Сороковины по усопшему рабу божьему Андрею подходили к концу. Из гостей оставались лишь соседи, пожилые супруги, за столько лет ставшие почти родными, да сестра Татьяна со старшей дочерью, неуловимой, но отчётливо-уменьшенной копией матери. Лидия смотрела на большой портрет своего сына, перевязанный в правом углу чёрной лентой, а вспоминала, как и все эти сорок дней, тот день, когда он умер. Он не давал ей покоя, не отпускал её, сводил с ума. За неделю до смерти Андрей отметил сразу два своих юбилея: двадцать пять лет со дня рождения и пять лет работы в крупной фирме, куда устроился системным администратором, будучи ещё студентом университета, а последний год занимал должность технического директора. В тот день сын приехал домой рано, Лидия ещё была на работе. Он позвонил ей и попросил купить жаропонижающее, так как он почему-то не смог найти его в более чем обширной домашней аптечке, у которой к тому же было в квартире несколько филиалов. Стоял туманно-студенистый февраль, переполненный густой и насыщенной влагой до такой степени, что способность впитываться у неё была уже с отрицательным значением. Кругом все болели, официально сообщалось об очередной волне какого-то нового гриппа. У Лидии не было никакого дурного предчувствия. Миллион раз потом она спрашивала себя, почему она не отпросилась и не помчалась домой к своему мальчику… Почему случилось так, что он умирал совсем один, в огромной квартире… И не помогали в этом мучительном самоистязании ни его медицинский диагноз, ни заключение о несовместимой с жизнью сердечной патологии, ни даже тщательно гонимое от себя самой, глубоко потаённое, наглухо замурованное и ежечасно забиваемое внешними и внутренними стимулами, чахлое, но беспредельно живучее понимание того, что Андрей, её бесконечно, до боли любимый сын, её родная, выстраданная и вымоленная кровиночка, будет на этой земле совсем недолго.