Он полулежал в кресле, с открытым настежь окном и расстёгнутой рубашке, изо всех сил борясь с всё нарастающей нехваткой воздуха и до последней минуты заставляя своё уставшее и больное сердце работать, хотя и предвидел его досрочную остановку яснее и гораздо раньше других. Кожа была лишена синюшности, как это обычно бывает у сердечников. Андрюша лежал, чуть завалившись влево, с лёгким румянцем, словно только что вернулся с бодрящей прогулки. Лицо его было спокойным и умиротворённым, как у человека, который отлично выполнил очень трудную, но важную работу, и теперь, наконец, может спокойно отдохнуть.
Вот это лицо и не давало покоя Лидии. Она видела его, когда смотрела на фотографию сына, она видела его, когда очередной раз отвечала Татьяне, что нормально себя чувствует и с ней не нужно никому оставаться, тем более что завтра возвращается Павел с семьёй. Она видела лицо своего мальчика, когда закрывала двери за последними уходящими гостями. А когда села в кресло и закрыла глаза, точно знала, кого увидит в углу между дверью и престарелым сервантом. Для этого ей даже было совсем не обязательно открывать глаза. Прежде, чем увидеть её, она услышала протяжный вздох. Призрачная женщина смотрела на неё со смешанным выражением скорби, изнеможения и муки. Мышиного цвета растянутая кофта сморщенным мешком висела на костлявых плечах и чуть заметно колебалась. Чёрный платок на этот раз плотно облегал седую голову. Выражение тоски и бесконечной усталости на ощутимо реальном лице, было непереносимо. Но первый раз в жизни Лидии не было страшно, – Что тебе нужно? – свистящим от ненависти голосом спросила она. В качестве ответа снова прошелестел легкий вздох. – Что тебе нужно от меня, чёртова ведьма! – уже в голос закричала Лидия, – Ты забрала почти всех, а самое главное, ты отняла его, – схватив со стола портрет Андрея, она зарыдала громко, в голос, прижавшись лицом к стеклу фоторамки, и крупно вздрагивая худыми плечами. Лидия подняла голову, вздыхающая женщина сместилась глубже в угол за дверью. – Куда же ты, – она медленно направилась к двери, – Неужели ты думаешь, что после того, как ты забрала сына, меня чем-нибудь можно напугать? О, я поняла всю твою подлость, именно накануне его смерти ты не явилась ни разу, ты, таким образом, усыпляла мою бдительность, мол, всё нормально, не беспокойся, – Лидия тихо обхватила ладонью ручку двери, – Ты пожаловала только на похороны, и вот сейчас, – повысила до крика свой голос Лидия, – Когда сорок дней уже нет на свете моего мальчика, когда сорок дней он лежит в сырой земле! – голос её сорвался на визг, она тяжело переводила дыхание, её мучительный вздох прозвучал синхронно с лёгким шелестом из-за двери. – Зачем ты это делаешь!? – снова прошептала Лидия и рванула на себя дверь. Гулко стукнуло по дереву, прикреплённое только сверху, к задней стенке двери, овальное зеркало. Чёрная тряпка, которой оно было задрапировано, со дня смерти Андрея, да так и забыта, упала к ногам Лидии. Призрачная женщина смотрела оттуда на Лидию, с застывшим, совершенно безумным выражением испуганного ступора на измождённом лице. Серая, мешковатая кофта вздымалась на плоской груди. Чёрный платок съехал с головы, обнажая седые пряди. Лидия подошла ближе, всё также сжимая руками с набухшими у суставов пальцами фотографию в стеклянной рамке умершего сорок дней назад своего сына. Отражение никогда её не обманывало. Страшнее всего, что она, кажется, всегда это знала. Даже тогда, в ту ужасную ночь, когда увезли в больницу её маму, и она встретилась с ним впервые. Лидия долго стояла так, прижимая к груди портрет, не замечая слёз и иногда взглядывая на плачущую в зеркале женщину.