Вернулась тётя Аня с пустой миской, и, качая головой, пожаловалась матери:
– Спасу нет с этой заразой, – мотнув головой в сторону, с которой доносилось в открытое окно энергичное и сочное чавканье Дайны, – вздохнула тёть Аня,
– Каждый год одна и та же песня, в этом году спасибо, хоть всего четверо, а то ведь по шесть, по восемь щенков приносит каждое лето… И не отпускаем, следим, чтоб не бегала со двора никуда, и как только умудряется, понять не могу.
– Дурное дело – не хитрое, – отозвалась мать, – Ладно, поеду я, а то на автобус опоздаю, да и вам рано вставать завтра… Спасибо, Аня за всё… Вы в понедельник возвращаетесь? Я позвоню на работу тебе…
– Идём, проводишь меня, – с грустной улыбкой обратилась она к дочери, обняв её за плечи. Алька почему-то не могла спокойно видеть такое выражение лица матери. Такое жалкое, ранимое и бесконечно дорогое. От него Альке почему-то становилось тревожно и неуютно. Хотелось обхватить мамино лицо с этой невыносимо грустной улыбкой, вглядеться в печальные серо-зелёные глаза с жёлтыми крапинками и разгладить тёплыми ладошками эти морщинки в углах глаз и эту вертикальную складочку между бровями. А потом, уткнувшись лицом в мамино плечо, обнимать, вдыхая родной запах, оплетая руками, волосами, дыханием, до тех пор, пока вместо этой натужной, грустной улыбки, раздастся, как раньше, её журчащий, заразительный смех и вспыхнут в серо-зелёных глазах золотистые огоньки-звёздочки.