Так что в разговоре с бабой Зиной, мама ограничивалась небольшим спичем в пользу дошкольного воспитания, значимости социализации и духа коллективизма. Баба Зина во время таких мини-лекций заметно грустнела, и в ответ недовольно бормотала:
– Вот помру я, тогда и делайте, что хотите.
Когда Ромка, стараниями матери попал в этот спаянный организованной дошкольной жизнью класс, в котором, говоря откровенно, он был всё равно, что пятое колесо в телеге, мама поначалу никакой угрозы не почувствовала. А наоборот, как ранее упоминалось, этим обстоятельством была весьма довольна. Ей казалось, что лучше родной матери собственного ребёнка научить никто не сможет. Тем более если мать, к тому же, имеет кроме профессионального образования и все прочие необходимые условия для осуществления этой благородной миссии. Она поначалу жалела только о том, что ей в силу некоторых обстоятельств не удалось взять в свой класс дочку (Алька прекрасно зная, что это, к счастью, уже неосуществимо, всё равно ни разу не могла удержать плохо замаскированного облегчённого вздоха). Мать была уверена, что в этом случае им бы удалось избежать полной Алькиной математической несостоятельности. Но так она думала только в самом начале самой первой четверти их с Ромкой первого класса. Вскоре она увидела своего мальчика совсем с другой стороны и уже не считала, что обучать находящихся в детском коллективе собственных детей, такая уж прекрасная идея. Со смышлёным, воспитанным и, в общем-то, беспроблемным Ромкой на её уроках происходила страшная метаморфоза, которой ни он сам, и никто другой объяснить не мог. Он ложился на парту и отказывался вставать, он кривлялся и гримасничал не хуже наглого попрошайки-шимпанзе в городском зоопарке, он (о Боже!) часто передразнивал мать, как только она отворачивалась к доске, а пару раз элементарно срывал урок. И всё это под осуждающие взгляды и сдержанно-ехидные смешки любознательных, сплочённых и активных счастливчиков, чьи мамы не преподавали в классах своих детей. Мало того, что этот выскочка – учительский сынок, как бы говорили взгляды Ромкиных одноклассников, что само по себе является предосудительным и отвратно-вопиющим, так он ещё и ведет себя самым, что ни на есть, возмутительным образом. Причём беседы, угрозы и другие меры воспитательного воздействия были в случае с Ромкой абсолютно бесполезны. Он смотрел на мать круглыми от ужаса собственных безобразий глазами, кивал головой в знак полнейшего своего раскаяния и согласия, что поведение его иначе, как хулиганским не назовёшь, и что так больше продолжаться не может. Он абсолютно искренне, со слезами на глазах обещал вести себя нормально, а на утро всё повторялось, зачастую, в ещё худшем варианте, чем накануне. Не выдержав, мать однажды расплакалась в кабинете завуча, и сказала, что будет увольняться. Та покачала головой, и неожиданно спросила:
– Как ты думаешь, почему оба моих сына учились в другой школе? – она посмотрела на удивлённое лицо матери, улыбнулась и добавила:
– Не нужно тебе увольняться, мы переведём твоего Ромку в параллельный класс, и всё наладится, вот увидишь.
Стоит добавить, что так оно и произошло. Все, наконец, успокоились и выдохнули. Больше всех обрадовался этому сам Ромка, хотя и старательно делал вид, что это не так. Он с облегчением занял в новом классе самую обычную среднестатистическую нишу. Уже никто не смотрел на него с вызовом, когда он отвечал, дескать, ну-ну, учительский сынок, давай, покажи нам, как нужно это делать правильно. На него не оборачивались в едином, дружном порыве все без исключения одноклассники, после фразы учителя «Значит, желающих отвечать нет?», с отчётливо сквозившем в каждом взгляде вопросе: «Ах, скажите, пожалуйста, неужели и учительский сынок не знает?» Алькин брат вдыхал полной грудью воздух свободы, с наслаждением человека, выздоравливающего после тяжёлой болезни. У него появилось ощущение, будто он избавился от многотонного, неподъёмного груза, который давил, не позволяя свободно дышать, принуждая затравленно оглядываться и угрожая рано или поздно окончательно раздавить его. Ромка с утроенным энтузиазмом постарался смешаться с новым коллективом и раствориться в нём. Если бы только было можно, он безжалостно уничтожил бы все индивидуально-личностные особенности, выделяющие его среди других учащихся. Идеальный вариант – добиться полной идентификации с остальными… Стать, как все. Алька хорошо понимала брата, хотя с мамой они в школе только иногда пересекались. Но даже в эти редкие моменты Алька чувствовала себя не в своей тарелке, когда мать с ней заговаривала в присутствии ребят из её школы. Если она не успевала скрыться до того, как мать её заметит, Алька при её приближении, кроме неимоверного шума в ушах не слышала больше ничего. Наблюдая, исподлобья, как мать, улыбаясь, говорит обычную в таких случаях чепуху, обращаясь к ней и её одноклассникам, Алька вполне искренне мечтала провалиться сквозь землю, не забывая посылать матери посредством немигающего взгляда на окаменевшем лице мысленные сигналы: «Уйди, прошу тебя, немедленно, прямо сейчас, разворачивайся и быстро уходи, о Боже, мама, пожалуйста!» И хотя у Альки, по крайней мере, внешне, это её недовольство практически никак не проявлялось, мама, видимо что-то всё равно чувствовала. «Вот что происходит в нашей семье, и вот какие у меня ненормальные дети» – жаловалась она Оле по телефону.