А этот анекдотический, (но только не для неё) случай, который, между прочим, тоже произошёл на море, когда они с семьёй отдыхали в Анапе два года назад. Алька направлялась к железной, проржавевшей кабинке для переодевания, в которой всегда было мокро, и всегда отвратительно пахло. И как-то так получилось, что подходя к ней, Алька не заметила длинной, узкой, металлической трубы, установленной здесь, видимо, с целью оградить линию городского пляжа от остальной зоны. И располагалась она, к несчастью, прямо на уровне Алькиного лба. Стоит ли говорить, что она с размаху впечаталась в это самое ограждение головой, окрашенное (почему-то эта деталь особенно ярко запомнилась), уныло-голубой, масляной краской. Мама потом со смехом (!) сказала, что гул от её встречи с трубой стоял на весь пляж. Потому-то родители с братом и обернулись, наверное, предчувствовали, что это ещё не конец. Ну конечно, уж кому-кому, а им-то известна несчастная Алькина способность попадать на ровном месте в нелепые и дурацкие истории. И точно, как пишут в таких случаях, любопытство их было довольно скоро удовлетворено: Алька поднимается со звенящей головой, пошатываясь находит отлетевший пакет со сменной одеждой, поднимается и… снова, здрасьте, приехали, раздаётся гул во второй раз… Причём больше всех веселится её семейка. Даже отец почему-то находит это забавным и широко улыбаясь, сочувственно разводит руками. Когда через время насупленная Алька сидит, прижав ко лбу бутылку не слишком холодного лимонада, она злобно и мстительно сожалеет, что они не живут, например, в Бельгии, где за такое равнодушно-издевательское отношение к собственному ребёнку их бы уже давно лишили родительских прав.
И так абсолютно во всём. Если мальчишки во дворе играют в футбол, то Альке лучше вообще не высовываться. Мяч обязательно полетит в неё, причём не обязательно это делается намеренно. Просто так есть и всё. А сколько всего она теряет, забывает или по рассеянности, путает. Не перечесть! Или как восклицает её эмоциональная мама: «Уму непостижимо!» Когда Алька очередной раз после физкультуры забыла в раздевалке новую форму, которая, разумеется, тут же пропала, отец со смехом успокаивал рассерженную маму:
– Зато нашей дочери воры любых мастей абсолютно не страшны, она сама прекрасно избавляется, как от своих, так и от чужих вещей. Это он вспомнил про свою книгу «Два капитана», которую Алька дала на несколько дней под «честное слово» однокласснице, а та её «зачитала» так, что по сей день найти не может. Хотя как раз книги, сама Алька ещё ни разу не теряла и не забывала, несмотря на то, что с шести лет записана сразу в двух библиотеках, городской и школьной, которые регулярно посещала и вообще была одним из самых активных читателей. Алька протяжно вздохнула и отвернулась к стене. Совсем скоро за ними приедет дядя Коля,и лагерь забудется, как неприятный, муторный и тягостно-длинный сон. А самое главное у неё будет собака! Чудесный, жизнерадостный и верный друг… Алька снова вздохнула, но теперь с облегчением и надеждой. Уютные и тёплые мысли о щенке, позволили ей, наконец, закрыть глаза. – Назову его Джерри, – шевельнулась в голове, с каждой секундой всё более тяжелеющая, утрачивающая подвижность мысль. В честь Джеральда Даррелла, автора и главного героя любимой книги «Моя семья и другие звери». – А если этот щеночек девочка? – подала еле заметные признаки жизни медленная, растянуто-убаюкивающая мысль. Но додумать её Алька не успела, так как впервые со дня отъезда в лагерь, заснула крепким, глубоким, исцеляющим сном, каким спят во всём мире тринадцатилетние девочки.
НАДЬКА
Надьку в их большом многоквартирном доме почти никто не воспринимал всерьёз. Да и в соседних домах, куда она имела обыкновение регулярно наведываться – тоже. Многие и, пожалуй, не без основания считали, что эта крупная, средних лет женщина с большим, знаете ли, приветом. Надька раздражала людей своей неуёмной активностью, горячим желанием давать советы и неистребимой жаждой общения. А кое-кто её откровенно побаивался. И, признаться, было с чего. Простая, как потрёпанный и рваный советский рубль Надька с вечным тюрбаном на голове, накрученным из большого цветастого платка, имела отвратительную привычку вываливать на людей, открыто и громогласно, всё, что вздумается, нисколько не сообразуясь с обстоятельствами места, времени и прочими ситуационными характеристиками. Но этим Надежда, увы, отнюдь не ограничивалась. Довольно часто её сообщения были, как бы это выразиться, мистического, что ли, оттенка и имели своей целью, не много, не мало, а предсказания разно удалённого будущего, как отдельных граждан, так стран и континентов вообще. В своих основополагающих, так сказать, фундаментальных предсказаниях и прозрачных намёках Надька, этот доморощенный оракул, не мелочилась и не скромничала. И не допускала инакомыслия и полутонов. Сведения, которыми она располагала, или которые, как она выражалась к ней «приходили», не подвергались с её стороны ни малейшей критике или правке. Даже первичная ментальная обработка их никоим образом не касалась. Они ровно в таком же первозданном виде, не пройдя никакой корректировки, фильтрации и самой элементарной проверки на достоверность, вываливались в добровольно-принудительном порядке на головы слабо подготовленных людей, виновных лишь в том, что они имели несчастье быть знакомы с Надькой. Хотя, между нами говоря, её об этом никто не просил. А даже наоборот, люди очень часто так или иначе выражали по этому поводу своё неудовольствие. А некоторые, из числа наиболее сознательных и прогрессивно настроенных жителей, заявляли ей об этом прямо в лицо, и время от времени слегка угрожали. До настоящих разборок, дело, к счастью, никогда не доходило, так как Надька считалась хоть и чокнутой, но вполне безобидной. К слову, сама Надежда над такими пустяками никогда не задумывалась. Говоря начистоту, ей на это было плевать. Если она, положим, по каким-то там своим неведомым соображениям желала говорить, то она это делала. И точка. Причём Надьку совершенно не смущало, например, наличие посторонних ушей, как, впрочем, и то, что далеко не всякая информация, была для них предназначена. Неизвестно, что происходило в её голове, обмотанной аляповатым платком с обязательной бахромой, или что вдруг переключалось и по какому принципу в её сознании, но если она видела того, кому ей было что сказать, (а ей всегда и практически всем, таки было что сказать), она двигалась к намеченной жертве с неудержимостью тихоокеанского лайнера. Надька абсолютно не обращала внимания на то, находится рядом с этим несчастным кто-нибудь или он один, есть ли у него возможность и, главное, желание беседовать с ней или таковое отсутствует напрочь… Нет, такие пустяки её не интересовали. Она с ходу вонзала в человека маленькие, близко посаженные и разделённые утиным носом глазки, и ещё загодя, раскатистым голосом обозначая его или её по имени, огорошивала главного героя, а также второстепенные лица и незанятую в основном действии массовку, неожиданными откровениями и по, большей части, непроверенными информационными данными из совершенно разных, никак не связанных друг с другом областей.