– А я ещё думаю, ну к чему мне сон этот снится, вроде как я ищу-ищу кого-то и никак найти не могу. И так мне, знаешь, нехорошо как-то, неспокойно на душе, а тебя увидела, и мне прям, как стрельнуло: Ирка ж в больнице, вот оно что… И, рассказав вдобавок пару историй о своих знакомых, у которых был такой же точно диагноз, как у Серёгиной Ирки, и которые возможно так же опрометчиво думали поначалу, что всё это ерунда, а позже оказалось, что совсем не ерунда, особенно, когда выяснилось, что обратились за помощью они довольно поздно и запущенная из-за их же упрямства и глупости болезнь, по сути, уже завершает свою разрушительную работу в их ослабленном организме, Надька, колыхнув напоследок грудями, оставляла растерянного Серёгу и нескольких случайных зевак и, как ни в чем, ни бывало, направлялась дальше. Тем более что на лавочке у первого подъезда она заметила сразу двух своих соседок. Какое-то время Надька прислушивается к их разговору, но очень скоро не выдерживает и довольно бесцеремонно влезает в разговор. Так происходит всегда. Дождавшись отдалённого намёка на паузу, которую делает та, что рассказывает о детях, живущих в Санкт-Петербурге, Надежда безапелляционным тоном и почти скороговоркой замечает:
– Питер очень скоро затопит, и он исчезнет с лица земли, – она замолкает и, прищурившись, наблюдает за реакцией, которую производят её слова.
– То есть, как это затопит? – наконец не выдерживает женщина и в недоумении смотрит на Надежду.
– Обыкновенно, – пожимает плечами Надька, – водой… Про глобальное потепление слыхали ведь? – и первая, в знак полнейшего с собой согласия удовлетворённо кивает головой, – Ну вот, растают арктические льды, мировой океан выйдет из берегов и затопит огромную территорию.
Вторая женщина машет в сторону Надьки рукой, и с раздражением произносит:
– Опять ты со своими глупостями, Надя! Слышишь звон, да не знаешь, где он, ну какой мировой океан? И причем здесь Санкт-Петербург?
– Да при том! – запальчиво отвечает Надька, – При том… Не только Ленинград, тьфу ты, Питер, но и Владивосток, Новосибирск, Ростов-на-Дону, Лондон, в общем все портовые города смоет с лица земли, – Надежда прерывисто и обиженно вздыхает:
– Это всего лишь вопрос времени, – добавляет она, понравившуюся ей, явно чужую фразу, – И, если хотите знать, научный факт… К тому же мне сам Костомаров сказал…
– Ах, ну если Костомаров, – переглядываются Надькины соседки с понимающими улыбками, – Тогда конечно, о чём разговор…
Костомаров был найденным Надькой возле церкви и приведённым ею к себе домой пока ничейным дедушкой, документов и средств к существованию, не имевшим, и в придачу потерявшим память. Из всего, что сохранилось в ней к его семидесяти или восьмидесяти годам, осталась фамилия Костомаров, да упоминание об очень большой и дружной семье, которую ему непременно нужно отыскать, так как его наверняка ищут и беспокоятся, и в чём Надежда собиралась ему всячески поспособствовать.
Она ни минуты, ни сомневалась, что Костомаров, человек необычный, как минимум, ясновидящий, а возможно и самый настоящий святой, посланный, разумеется, ей самим Господом Богом. Неизвестно, что заставляло её так думать, ведь никаких очевидных признаков неординарности, избранности или уж, тем более, святости этого человека никто из соседей никогда не замечал. Дед себе и дед, самой заурядной, весьма невыразительной и тщедушной наружности.Ему очень шла его фамилия – Костомаров, он был, что называется, ей под стать: сухой, жилистый и, не смотря, на крайнюю худощавость и малый рост, какой-то основательный и прочный. Если, конечно, это была действительно его фамилия. В том, что касалось Надьки, уверенным до конца нельзя было быть ни в чём. Ведь сам старик ни с кем не разговаривал. Никто из соседей и голоса-то его никогда не слышал. Хотя Надька утверждала, что с ней он беседует часами. Ведь он только о своём прошлом забыл. А будущее человечества, отдельных наций и конкретных людей, он очень даже ясно видит. И рассказывает Надьке в подробностях, что мир наш летит в пропасть, что если человек не изменит своего отношения к земле, к другим людям, к самому себе, то войны, катастрофы, эпидемии и прочие всевозможные беды, будут только увеличиваться. Ну и много чего ещё, помимо очевидных истин, по уверению Надьки, он говорит ей, да только не всё, дескать, можно пока рассказывать. Всему, мол, своё время. Те, кто более или менее хорошо знал Надьку, совсем не удивились появлению совершенно постороннего человека в её доме, причём нездешнего, да и пребывающего, по всей вероятности, явно не в своём уме. С неё станется. Ещё и не такое бывало. У неё периодически, с разной степенью длительности и по разным причинам кто-то проживал в квартире или на даче. И практически всегда, если верить Надьке, это были уникальные и особенные люди. К этому соседи уже как-то попривыкли. И не очень удивлялись. Особенно, после того, как Надежда прошлой зимой, не только оставила жить, забравшуюся к ней в дачный домик парочку кочующих наркоманов, но ещё лечила и кормила их до самой весны. И всё это происходило при том, что Надька не была какая-нибудь чокнутая, одинокая кошатница, вовсе нет. У неё имелся вполне себе официальный муж и двое сыновей. Как они всё это терпели, в отдельно взятой двухкомнатной квартире, было совершенно непонятно. Тем более что помимо Костомарова, который ночевал у Надьки на кухне, за огромным цилиндром АГВ, как домовой за печкой, в детской, вместе с её сыновьями несколько месяцев жила молоденькая цыганка Роза со своим больным ребёнком. Она то ли отстала от своего табора, то ли, наоборот, целенаправленно из него сбежала, опасаясь возмездия незадачливого жениха за несанкционированную беременность и роды, по времени намного опередившие планируемую свадьбу и к которым он лично никакого отношения не имел. Кто-то упоминал, что Надька рассказывала, о том, как Роза, якобы, вполне успешно пыталась воздействовать на Костомарова цыганским гипнозом, чтобы к нему вернулась память и человек, наконец-таки смог бы вернуться домой. А кто-то из соседей утверждал, что слышал другое, мол, наоборот, это старик лечил цыганского ребёнка и, непременно добился бы результатов, если бы мамаша вместе со своим дитём однажды рано утром не исчезла в неизвестном направлении.