Маргарита Тихоновна стояла, не шелохнувшись, и слушала Надьку, иногда чуть заметно кивая головой в такт её словам.
– Это действительно удивительная история, – вставил кто-то из женщин,
– Когда его земляки с ним связались по скайпу, он всё и вспомнил…И как заговорил… Тут уж мы все свидетели… – Надька с готовностью кивнула и снова радостно засмеялась:
– А он мне всё Костомаров, да Костомаров, вот я и решила сходу, что это он себя называет…– вспоминала, улыбаясь, Надька… Мне и в голову не могло прийти, что он имеет в виду населённый пункт, а не собственную фамилию… Теперь уже послышался общий смех, соседи заговорили все разом, стало шумно и вместе с тем легко. Как будто им всем вместе и каждому в отдельности удалось избежать чего-то очень страшного, разрушительного и непоправимого, что угрожало им всем ещё совсем недавно. И осознание этого вызывало такую необъяснимую радость и ощущение полноты жизни, что Маргарите Тихоновне, наблюдавшей за соседским гомоном, то и дело перемежающимся взрывами смеха, сама себе она казалась человеком, выздоравливающим, наконец, от тяжёлой, затяжной болезни.
– Надь, так ты когда едешь в Костомаров-то? – перекрикивая всех неожиданно звонким, каким- то бабьим голосом, со смехом выкрикнул крупный, рано начавший лысеть, мужчина, – Уж так тебя приглашали… Или ты сразу в монастырь, он, поди, мужской?
– Да ну тебя, Гриша, – отмахнулась Надька, – Если уж на то пошло, нас всех приглашали, – она обернулась к Маргарите Тихоновне, и уже тише сказала, – Не знаю, как они, а мы с Васей и детьми поедем… Обязательно… Ещё и не с пустыми руками! Приют ведь всё-таки открылся! – улыбка её была широкой и спокойной, как гладь лесного озера в ясный день, и такой, словно лично она, Надька Голубкова, в этом никогда и нисколько не сомневалась. Наклонившись к уху Маргариты Тихоновны, так что бахрома её платка с алыми маками касалась щеки женщины, Надька проговорила:
– Это они сейчас друг перед дружкой выставляются, а знаете, сколько разной одежды и всяких полезных вещей они уже успели собрать, когда узнали, что мы скоро едем в Костомаров, – Надька закатила глаза, и покачала головой, – у нас уже в гараж не вмещается.
– Ой, Надежда, не переживай, что в багажник не влезет, по дороге своим друзьям в табор закинешь, – хохотнула одна из соседок. Надька сквозь общий смех, пыталась доказать, что Роза на проводы Костомарова-Бобылева сама два мешка разносезонной одежды и обуви привезла, но Маргарита Тихоновна после того, как растворился в воздухе коллективный недоверчивый выдох по поводу не характерного для представителей этой национальности действий, уже почти ничего не слышала. Она наслаждалась покоем, который зародился у неё в груди и уже оттуда распространялся дальше, заполняя её всю, без остатка. Для Маргариты Тихоновны такое состояние было непривычным. Чуть ли не впервые в жизни она получала огромное удовольствие от отсутствия желания что-нибудь сказать. Всю жизнь она не только хотела и знала, что нужно говорить в той или иной ситуации, но даже не представляла себе, как этого можно не делать. Сейчас она только молча обняла расстроенную Надьку, когда той так и не удалось переубедить соседей в искреннем благородстве и чистоте помыслов юной цыганки:
– Нет, вы только подумайте, – никак не могла успокоиться Надька, – На ваших же глазах всё происходило… Ну разве так можно всех под одну гребёнку!?
– Маргарита Тихоновна, а как ваш муж себя чувствует? – в возникшей вдруг, какой-то кабинетной тишине, спохватился кто-то. Несколько пар глаз, не скрывая любопытства, смотрели на неё, пытаясь по лицу определить положение дел. Она подняла глаза:
– Спасибо, он поправляется… С ним сейчас наша дочь, а вечером и Олечка, внучка прийдёт…
Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, Маргарита Тихоновна улыбалась. Несмотря на огромную, навалившуюся усталость, она чувствовала себя абсолютно счастливой. И только уже гораздо позже, засыпая, вдруг опять, с режущей отчётливостью, вспомнила слова мужа, когда его везли на скорой в больницу:
– Рита, если со мной что-то случится, позови Надю, слышишь? – негромко прохрипел он тогда. Она хотела что-то сказать, приподнялась, засуетилась, но он сжал её руку: