С теплотой вспоминаю замечания Ивана Тургенева: много лет назад он делился со мною своим опытом возникновения замысла нового произведения. Сперва у него в уме вдруг возникал персонаж – один или сразу несколько. Подобный образ потом неотступно следовал за ним, призывал, возбуждал интерес к своему внешнему и внутреннему облику. Тургенев видел этого героя вне конкретных обстоятельств, как человека, подвластного разным случайностям и превратностям судьбы, и представлял его себе совершенно отчетливо. Далее следовало поместить персонаж в средоточие отношений, которые выявили бы его суть: вообразить, выдумать, выбрать и соединить в одно целое подходящие и выгодные с точки зрения развития образа жизненные коллизии, создать ходы, которые герой с наибольшей вероятностью сделает.
«Ясно представить себе подобную совокупность – значит подойти вплотную к развитию произведения, – говорил Тургенев, – именно так я к ней и приближаюсь. Как следствие, меня часто винят в том, что книге не хватает “истории”. По моему же мнению, в ней имеется все необходимое: я раскрываю перед читателем своих персонажей в их отношениях друг с другом – вот моя мерка. Наблюдая за ними достаточно долго, я вижу, как они взаимодействуют, как “встраиваются”, как включаются в действие, справляются с теми или иными трудностями. Вижу, как они выглядят, двигаются, говорят и ведут себя в той обстановке, что я им предложил: это и есть мой о них рассказ, которому, увы, que cela manque souvent d’architecture [1]. А все же как по мне – лучше недостаток, чем избыток, иначе появится опасность вмешательства архитектуры в мое представление об истине. Французам-то, конечно, дай побольше хитросплетений – они на этом собаку съели. Ну и прекрасно – каждый должен дать читателю то, что в его силах. Вы спросите: каким ветром задувает в голову писателя семена художественного замысла? Кто знает? – отвечу я. Слишком далеко придется вернуться в прошлое. Пожалуй, достаточно сказать, что они выпадают с каждого облака на небе, ждут нас за каждым поворотом дороги, накапливаются, а нам лишь остается выбрать из них нужные. Это ведь дыхание самой жизни; я имею в виду, что жизнь находит свои способы вдохнуть в нас идею. Предназначает нам эти семена – мимо они не упадут, река жизни все равно прибьет их к нашему берегу. Потому нередко так глупы нападки тщеславных критиков на сюжет, хоть у них и не хватает ума его постигнуть. Отчего бы им тогда не указать, какой именно сюжет следовало выбрать? Ведь в том и состоит задача критика – указывать, не так ли? Il en serait bien embarasse [2]. Другое дело, когда критик отмечает успехи и неудачи моего замысла: вот это и есть его вотчина. И пусть порицает мою “архитектуру” сколь угодно», – закончил мой прославленный друг.
Так говорил гений, и я с удовольствием вспоминаю, как был ему благодарен за упоминание о силе воздействия, которой может обладать случайный персонаж, независимая фигура – то есть image en disponibilite [3]. Эта мысль позволила мне окончательно оправдать благословенную привычку пользоваться собственным воображением, воплощая в выдуманном или встреченном в реальной жизни персонаже (или целой их группе) свойства и возможности зерна художественного замысла. Я и сам гораздо раньше представлял себе героев будущего произведения, чем обволакивающий их сюжет, и все же всякий раз впадал в замешательство: не запрягаю ли я лошадь позади телеги? Мне остается завидовать – но не подражать – писателю с богатой фантазией, умеющему представить себе историю, а героев в нее ввести уж потом; не могу вообразить фабулу, для которой не требуются действующие лица, – как же тогда заставить ее жить? Равным образом отношусь и к фабулам, развивающимся независимо от характеров персонажей и, следовательно, от их восприятия реальности. В среде вполне успешных, как мне кажется, романистов бытуют подобные методы, когда созданная ими ситуация и впрямь не нуждается в опоре на героев. И все же я по-прежнему высоко ценю мнение великолепного русского писателя, подтвердившего, что слепо такого рода экзерсисами заниматься совершенно не обязательно. Я многое вынес и запомнил из его уроков; слова Тургенева до сих пор звучат у меня в голове, сливаясь в неумолчное эхо. Мог ли я после бесед с ним не разобраться досконально в мучительном и запутанном вопросе объективной ценности сюжета в романе и тем паче во мнении критиков на сей счет?