Итак, по поводу Генриетты: ее в романе много, однако подобный прием – вовсе не составная часть замысла, а, пожалуй, некоторый переизбыток моего писательского рвения. Здесь проявилась моя давняя склонность: лучше переусердствовать в развитии сюжета, чем оставить что-то на откуп читателю (а ведь всегда есть вероятность подобного риска или сознательного выбора). Боюсь, многие собратья по перу со мной не согласятся, однако я всегда считал, что перестараться – меньшее зло. Что касается «Портрета», выбирая из двух зол, я ни на минуту не забывал: книга обязана быть занимательной. Существовала опасность ее несколько «пересушить» искусной кладкой, а этого следовало избегать всеми силами, сохранив повествование живым. Во всяком случае, так мне помнится сегодня. Вероятно, Генриетта в то время и явилась для меня важным винтиком к механизму «оживления». Но не только: за несколько лет до написания романа я переехал в Лондон, и в те дни английская столица была настоящий Меккой для иностранцев. Вот та особенность, что наложила дополнительный отпечаток на сложившуюся в моем уме картину. Впрочем, это уже предмет другого разговора. Обо всем ведь не расскажешь…
Глава I
При определенных обстоятельствах нет в жизни ничего приятнее времени, посвященного послеполуденному чаепитию. В подобных случаях сама обстановка становится в высшей мере восхитительной, и неважно – участвуете вы в церемонии напрямую или нет, ведь не каждый из нас любитель английского вечернего чая. Так и случилось в самом начале нашей несложной истории: привычный и не лишенный приятности ритуал волею судьбы превратился в упоительное времяпрепровождение.
Чайный столик накрыли на лужайке перед старинным английским домом в самое удачное время – в середине прекрасного летнего дня, который, впрочем, уж пошел на убыль, однако в распоряжении наших героев оставалось еще несколько благостных часов. Хотя до сумерек было далеко, золотой солнечный свет начал понемногу тускнеть, воздух обрел свойственную предвечерней поре мягкость, и на безупречный травяной покров легли и принялись медленно расти тени.
Обстоятельства как нельзя более располагали к приятному отдыху, а его предвкушение делало описанную нами сцену особенно очаровательной. Промежуток с пяти до восьми вечера иной раз становится маленькой вечностью, а в случаях, подобных чаепитию на лужайке загородного имения, да еще в достойном обществе – вечностью, сдобренной истинным наслаждением. Люди, расположившиеся перед старым домом, отдыхали со спокойным достоинством. Сторонний наблюдатель удивился бы, не увидев среди них дам – непременных поклонниц чайной церемонии. На идеально подстриженной траве вытянулись прямые и несколько угловатые тени мужских силуэтов – пожилого джентльмена, сидящего в глубоком плетеном кресле у низкого столика, и двух молодых мужчин. Те прогуливались несколько поодаль, погрузившись в оживленную беседу. Старик грел в ладонях необычно большую чашку; судя по форме и украшавшей ее росписи – явно не из чайного набора. Отпивал он ароматный напиток с большой осторожностью, подолгу задерживая чашку у подбородка и не отрывая глаз от дома. Его молодые компаньоны либо уже успели насладиться церемонией, либо не проявляли к ней особого интереса. Оба курили сигары, меряя шагами лужайку. Один из собеседников то и дело бросал взгляды на старика, а тот, не подозревая, что за ним наблюдают, все рассматривал свое жилище.
Надо сказать, что дом – великолепный образчик типичного английского пейзажа, который мы пытаемся здесь описать, – заслуживал подобного внимания. Стоял он на невысоком холме над Темзой примерно в сорока милях от Лондона. Широкий фасад красного кирпича под островерхой двускатной крышей являл множество признаков старины: над ним изрядно потрудились время, ветра и дожди, которые, однако, лишь придали ему благородства. В глаза сразу бросались ползущие по стене побеги плюща, заплетающие наличники окон, и гроздья каминных труб на крыше. Славный дом имел название, имел и большую историю. Пожилой джентльмен в плетеном кресле с удовольствием поведал бы ее досужему собеседнику.