Наталья А. Фатеева
Женский текст как «история болезни»
(На материале современной женской русской прозы)
…НЕ БРАЧНАЯ ПОСТЕЛЬ, НО БОЛЬНИЧНАЯ КОЙКА СТАНОВИТСЯ СВИДЕТЕЛЕМ ТАИНСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ПЛОТИ
Наше заглавие фиксирует одну из формул современной женской литературы, которая обнаруживает себя в особом наборе авторских нарративных стратегий. Эти стратегии, с одной стороны, основаны на взглядах французских феминисток, считающих, что «женское тело» служит «способом создания женского языка» (Л. Иригарэй), с другой — как бы выворачивает их наизнанку: доминирующей становится стратегия отказа от ощущения красоты женского тела и естественности женских физиологических процессов[1]. А именно внутренняя и внешняя история женщины подается как история «болезни» и «старения» ее тела и души, при этом акцентируются мотивы «телесности души» и изоморфности уродства души и тела.
В женских текстах выделяется определенный круг тем, сценариев, мотивов, характеризующий уровень нарративной презентации.
1. Героини произведений, в том числе и героини-рассказчицы, часто выступают в статусе пьяных (у Н. Искренко и В. Нарбиковой), стареющих женщин, теряющих свою сексуальную привлекательность (ср. «Огонь и пыль» Т. Толстой), больных женщин, женщин-инвалидов (у Г. Щербаковой, Е. Тарасовой и др.) или пациенток психоневрологического диспансера («Давай копать ямку» Н. Габриэлян), даже бомжей («Воробьиные утра» М. Вишневецкой).
2. Многие тексты написаны в стиле неонатурализма, граничащего с порнографией, данной сквозь призму символической системы
3. Фрейда (ср. «Ремонт человеков» К. Ткаченко [Ткаченко 2002: 46]: «Я не люблю порнографию, хотя эротические фильмы иногда смотрю. Но порнография меня не возбуждает, она меня временами просто оскорбляет. Она напоминает мне мое истинное место в мужском мире — быть дырой. Необходимым приспособлением для секса»). Особая «обнаженность» отличает описания таких чисто физиологических процессов, как беременность и роды; причем в большом числе текстов доминирует мотив «неродившегося ребенка»: центральной становится ситуация избавления от ребенка («Система собак» В. Токаревой, «Квартира» Н. Габриэлян, «Сексопатология» О. Татариной и др.), когда либо женщина не в состоянии родить («Буйволенок» Л. Фоменко, «Казус Кукоцкого» Л. Улицкой), либо на свет появляется урод («Выбор за мной…» А. Мхеидзе), либо ребенок сразу умирает («Кровать Молотова» Г. Щербаковой). Получается, что рождение и смерть смыкаются: так, в рассказе «Пчелиный рай» Габриэлян повествование ведется сквозь призму сознания умирающей от гинекологического заболевания женщины, которая в молодости избавилась от будущего ребенка; перед смертью «сценарий аборта» вновь прокручивается в ее сознании, а само освобождение от жизни мыслится как роды[2].
Характерно, что любовь в женских текстах часто предстает как болезнь, при описании которой используется либо метафора «переношенного плода» (в «Системе собак» Токаревой), либо метафора «аномального плода» («Анна Гром и ее призрак» М. Рыбаковой). Сам любовный акт часто представляется как соприкосновение с чем-то «нечистым», и естественность ощущений снимается отрицательными деталями. Так, в сценах любви, когда тело также находится на пороге жизни-смерти, у Габриэлян в повести «Квартира» появляется паук, вызывающий ощущение чего-то грязно-обволакивающего: «____я сперва слегка испугалась и не понимала, почему тело мое начало вибрировать и исчезать… И тогда начал дрожать пол. А потом на меня вдруг опрокинулся потолок и по нему пробежал маленький паук. И я отделилась от самой себя, медленно взмыла к потолку, прошла его насквозь и умерла» [Габриэлян 2001:157].Хотя, согласно славянской символике, паук не всегда негативен (он связан с любовной магией, мужской символикой, используется как атрибут при тяжелых родах [Гура 1997], в рамках развития сюжета он предвещает последующее избавление от зачатого ребенка.
3. Однако можно столкнуться и с обратными явлениями: у героини-женщины пропадают дистинктивные женские половые признаки, она даже именуется существом «среднего рода» («Анна Гром и ее призрак» Рыбаковой). Одновременно появляется «женственность» мужчины и его гомосексуальная ориентация («Мужской роман» О. Новиковой, «Голубчик» Улицкой и др.).
4. В пределе мы имеем дело с отказом женщины-автора от женской самоидентификации: так, в произведениях Габриэлян появляется двуполое «Я» (страдающее нарциссизмом), в котором мужская половина возобладает, а женская исчезает или умирает («Хозяин травы», «Озеро»).
1
Данной теме посвящена и недавно вышедшая статья Т. Ровенской «Как стать настоящей женщиной? Или практики телесной инициации глазами современных писательниц» [Ровенская 2003]. В этой работе специально акцентирована и еще одна тема — насилия над женщиной, которую мы в своей статье не затрагиваем.
2
Ср.: Схватка? Освобождение? Легкость в теле. Пустота. Неподвижность. Мрак. «Отмучилась». «Кто сказал „отмучилась“?» Наверно, эти, в белых колпачках. Закрывают ей глаза. Тело медленно холодеет. Отмучилась. Родила [Габриэлян 2001: 94].