— Вот, возьми, а я горшок для угольков понесу.
Аринка настолько захлопоталась со сборами, что безропотно приняла обувку из рук Семена и только потом спохватилась:
— Ой, и правда, что это я? Совсем про домового забыла…
Когда все заснули, дед Семен вместе с Аринкой пришел к развалинам старого дома и ждал, пока она, положив лапоть под уцелевший остов печи, упрашивала батюшку-домового переехать с ними на новое место и собирала горсть еще теплых угольков из печи — взять с собой на новое место, чтобы там частица от родного очага с ними была.
Неожиданную и очень большую помощь в сборах оказал обозный старшина Илья — низенький щуплый мужичок, заросший волосом так, что лица было почти не видно, очень деятельный и разумный. Он помог и советом, и руками своих обозников, и виртуозным умением торговаться — для того чтобы увезти все нужное, понадобилось прикупить пару телег с лошадьми, благо Аринке было известно место батюшкиной захоронки с серебром. Да и не все спасенное удавалось увезти с собой на новое место — скотину да кое-какое имущество проще было обменять на что-то более полезное.
С отцом Геронтием, как с представителем будущего покупателя, тоже пришлось поторговаться, но это уже не женская забота была. С ним повели разговор сначала Осьма, а потом уже и Лука Говорун. Первым делом заспорили о месте, где будет заключена сделка. Отец Геронтий, естественно, хотел, чтобы это произошло в Дубравном, а Осьма настаивал на приезде покупателя в Ратное. Решили, как говорится, «ни вашим, ни нашим» — и покупатель, и продавец должны были приехать в Княжий Погост, где купчую грамоту надлежащим образом составил бы боярин Федор.
Потом возникло новое затруднение — некого было ввести в права наследования. По Русской Правде в случае отсутствия наследников мужского пола имущество считалось выморочным и должно было отойти князю. Вообще-то наследники мужского пола у покойного Игната имелись — сын Григорий и брат Никита, но один был несовершеннолетним, а другой проживал в Турове, да и то неизвестно, находился ли он там в настоящее время, мог и уехать по купеческим делам невесть насколько.
Выход подсказал сам отец Геронтий: Григорию и его сестрам нужен опекун. И сразу предложил на эту роль себя! Аринке от такого счастья чуть дурно не сделалось. Ратнинцев, к ее немалому облегчению, такой поворот, похоже, не сильно обрадовал. Вот тогда-то и было пущено в ход самое грозное оружие — Лука Говорун. Уже на второй сотне слов ратнинского десятника, взявшегося с подробностями разъяснять окружающим тонкости такого непростого дела, как выбор опекуна, отец Геронтий смертно затосковал, а еще через краткое время махнул рукой и со словами: «Делайте, что хотите», — отошел в сторону. И тут Аринку будто толкнул кто-то в спину — и сама не поняла, как это ее угораздило. Не дожидаясь, что решат мужи, и не спрашивая брата, она шагнула вперед и, удивляя присутствующих, а более всего — самое себя, обратилась к ратнику Андрею. Земно поклонилась ему и произнесла:
— Молю тебя, честной муж, прими на себя тяготы заботы о сиротах. Отдаемся на полную твою волю и почитать тебя будем вместо отца.
Григорий пару раз удивленно хлопнул глазами и тоже склонился перед Андреем.
Лука заткнулся на полуслове.
Михайла как-то совершенно по-стариковски не то сказал, не то кашлянул: «Кхе!»
Ратник Андрей, и без того скупой на жесты и мимику, сначала и вовсе окаменел, а потом непонятно заскреб пальцами по подбородочному ремню. Только потом Аринка поняла, что он пытается его расстегнуть. Справился наконец с пряжкой, сдернул с головы шлем и склонился в ответном поклоне.
— Он согласен, — «перевел» Михайла.
Увеличившийся на несколько телег обоз в сопровождении десятка Луки Говоруна и отроков сразу от села направился в сторону Княжьего Погоста — из-за случившегося было решено прервать торговый поход и возвращаться в Погорынье. Аринка смотрела на скрывающееся за деревьями родное село со смешанным чувством — уезжали-то навсегда. Горько было оттого что покидает могилы родителей, но… только по ним и тосковала. Даже рада была, что тут не остается — на пепелище тяжко, муторно, каждый кустик о потере напоминает… нет, как бы ни сложилась дальнейшая жизнь, прежней уже не будет. Лучше сразу обрезать — это она после прошлой своей беды поняла. Дорого ей эта наука далась, едва в себя пришла…