Более четким и определенным персонажем являлась тургеневская Елена. Ее ранние метания, так любовно описанные автором, в значительной степени отражали переживания реальных женщин-революционерок 1860-1870-х гг.: «…Чтение одно ее не удовлетворяло: она с детства жаждала деятельности, деятельного добра». Уже в детстве она сочувствовала всем страдающим и, в особенности, животным. «Кто отдался своему делу, своей мечте, — говорила она, — тому горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу: то хочет». Как бы там ни было, но до встречи с болгарским патриотом Инсаровым, Елена еще не нашла своего дела. «Чего мне хочется? Отчего у меня так тяжело на сердце, так томно? Отчего я с завистью гляжу на пролетающих птиц? Кажется, полетела бы с ними, полетела — куда, не знаю, только далеко, далеко отсюда… Какая-то рука лежит на мне и давит меня. Точно я в тюрьме, и вот-вот сейчас на меня повалятся стены». В своей знаменитой рецензии «Когда же придет настоящий день?» Добролюбов высказал мнение, что стремление Елены к подлинной деятельности было присуще лучшим людям русского общества. В постановке «вопроса», в разрыве с русскими традициями («А вернуться в Россию, — писала она матери, — зачем? Что делать в России?») Елена опередила свое время (1859). Подобно большинству персонажей художественной литературы, она являла собой образец для подражания («идеал женщины-гражданки», как назвал ее Шашков), но в тоже время она была и представительницей своего поколения. Между тем ее порывы и опасения, ощущение того, что ее постепенно загоняют в ловушку, ее страстное желание летать, подобно птице, представляют собой точную копию тех чувств, которые бушевали внутри бесчисленного количества образованных женщин на протяжении всех этих лет[83].
В 1860 г. Надеждой Дмитриевной Хвощинской (1824–1889) была написана повесть «Пансионерка». Это был краткий и впечатляющий рассказ о наивной провинциальной девушке Лёленьке, которая встретила многословного интеллектуала Веретицина, человека рудинского толка (недаром его имя — это производное от слова «вертеться», то есть постоянно менять свои взгляды), и была им очарована. Он без конца твердил о необходимости прогресса и о науке, огульно ругал все русские традиции. Под впечатлением его речей Лёленька порывает со своей семьей и отправляется в столицу, где находит работу и независимое существование. И когда Веретицын вновь встретился с ней, он ужаснулся тому, насколько серьезно она восприняла его поверхностные идеи. Упрекнув ее в этом, он привел ей в пример их общую знакомую Софью, которая вышла замуж по любви, и с тех пор живет скучной, но спокойной семейной жизнью. Лёленька отвергает как брак, так и любовь, и в своей финальной речи впервые в русской литературе провозглашает философию «новой женщины»: «Я поклялась, что не дам больше никому власти над собою, что не буду служить этому варварскому старому закону ни примером, ни словом… Напротив, я говорю всем: делайте как я, освобождайтесь все, у кого есть руки и твердая воля! Живите одни — вот жизнь: работа, знание и свобода»[84].
Одной из характерных черт рассматриваемого периода, которую, безусловно, заметил каждый читатель, является то, что вся пропаганда женской эмансипации велась исключительно мужчинами. Пирогов, Михайлов, Писарев и многие другие, так же как и передовые мужчины западного мира середины XIX в., вкладывавшие, подобно Миллю, Леону Ришару, Фредерику Баеру, Карлу Альмквисту, свой талант и свою душу в дело, которое, они полагали, выходит за рамки одних лишь сексуальных проблем. Их стремление было сродни тому, которое присуще аболиционистам или социалистам-интеллектуалам буржуазного происхождения. И если русские феминисты были более многочисленны, более активны и более радикальны, то это объясняется тем, что российская интеллигенция с самого начала поставила во главу угла необходимость жить той жизнью, которая соответствовала ее идеям.
83