Тамара о своих подозрениях поведала полно: и о возможном сглазе, и — страшно подумать — о возможном бесплодии, хотя с чего бы это? На все скользкие старухины вопросы отвечала не таясь.
— А не в мужике ли твоем червоточина? — раздумчиво вопрошала бабка Люша. — Ты, глядишь, тут и ни при чем.
— Да что ты, баб Люш! Выдумки!
— Какие ж тут выдумки?
— А вот такие, — заговорила Тамара. — Мне рассказывали… У меня подруга есть, которая меня с мужем познакомила… Софья… Она по секрету мне сказала, что одна женщина несколько лет назад от него аборт делала… Значит, забеременела…
Бабка Люша на этот довод только усмехнулась, всерьез не приняла, ответила странно:
— Забеременеть-то и от солдата можно. В жизни-то по-всякому бывает. Никто не знает, где какой омут припасен. И ты, девонька, помни, что в жизни-то не все гладью идет… Ну ладно, ладно… Раздевайся-ка. Вся.
Старуха, шаркая шубными тапками, направилась за перегородку в кухню, Тамара, недоверчиво осмотревшись, стала расстегивать кофточку.
Скоро Тамара стояла нагая, слегка поеживаясь и стесняясь белизны своих грудей, которые казались ей маловатыми и не подходящими искушенному в любви Спирину… А взглянув на свое отражение, пугливо и водянисто проступающее в полировке старого шифоньера, очень себя пожалела. Неужели она бесплодна? Ведь нет на ней грехов, ничем не болела, по малолетству и по юности никаких глупостей не делала, не беременела, беременность не прерывала.
Скверные мысли перебила старуха, явилась со стаканом воды и короткой черной веревочкой.
— Ложись-ка, девонька, сюды, — указала она на высокую кровать под цветастым одеялом, с огромными мещанскими подушками в изголовье. — На живот. Правильно.
Что-то тихо пошептав, бабка Люша спрыснула Тамару водой, а потом стала прикладывать к ее телу веревочку, промеряя наискось от плеча до пяты. Тамара лежала не шелохнувшись, ровно и незаметно дышала, чтобы не попутать важный диагностический замер. Врачевание бабки Люши многим из односельчан помогало одолеть хворь, заразу всякую, и сейчас авторитет ее для Тамары был первейшим, почище любого профессорского. Водилось, правда, судя по слухам, за бабкой Люшей и неприглядное…
— Сглазу или порчи наговоренной я в тебе не нахожу, — промолвила старуха, спихивая с Тамары груз женского ущерба. — Погоди, поживи. Сколь, говоришь, у вас с ним сроку-то?… Четыре месяца и десять дней? Эк ведь, как точно помнишь, — улыбнулась старуха, ласково глядя на раскрасневшуюся, разволновавшуюся от радости Тамару. — Ничего, понесешь, успеется… А мужик-то, сказывали, знатен тебе достался?
— Знатен, баб Люш… — заторопилась в счастливом поддакивании Тамара. — Умный, красивый, не пьет, студентов учит… Я посмотрю на мужей своих знакомых, так меня тоска берет: один скуп, другой неряха, третий пьет безбожно…
— Эк ведь! Твой-то чего, ангел?
— Для меня — ангел.
— Гляди, ангелы-то с крыльями бывают. Ангела-то, как попугая, в клетку не посадишь. Попугай-то своими перьями поглянулся — ну посади его в клетку да любуйся на него. А вот ангела-то так не удержишь. Куда хошь улетит…
— Не улетит! — рассмеялась Тамара. Про себя подумала, утвердилась в мысли: «Вот рожу — и никуда не улетит!» — Побегу, я баб Люш. Спасибо тебе большущее!
— Ну беги, беги… Экая счастливица ты нынче. Дождалась, говоришь, своего? Да-а… — кивнула старуха, забавляя свои руки костяшками бус, словно четками. — Уж больно любви-то в тебе много. А любовь да счастье тоже надо выдюжить.
Тамара уж было хотела переступить порог из горницы в сени, но бабка Люша вдруг тихо охнула. Нитка бус, истлевшая за долгие годы, лопнула, и белые камешки дождем сыпанули на половицы. Тамаре пришлось задержаться, собрать рассыпавшееся украшение. Старуха тоже, болезненно сгибая поясницу, принялась выискивать по избе бусины, а при этом бормотала:
— Бусы порвались. Перед самым уходом из дому. Надо ж как! Нехороша примета… — Но, чтобы не пугать Тамару, прибавила: — В старину говорили — нехороша. Теперь люди по-другому веруют.
Глава 2
Из дома бабки Люши Тамара выбежала будто школьница, на каникулы отпущенная… Выскочила из темных сеней на приступок, за спиной громыхнула дверь на пружине, с козырька над крыльцом от какого-то духовения или сотрясения полетела снежная осыпка; снежинки угодили в глаза Тамаре, она прищурилась — желтыми кляксами с острыми заливами расплескались перед ней фонарные огни вечерней улицы.