Она отскочила в сторону и, чувствуя, как бешено бьется сердце, выхватила из кучи металлического хлама кусок арматуры.
— Да ты у меня за такое, подружка, еще раком встанешь! — Лысый опер сплюнул в сторону и ловко ухватил Алису за шиворот. В следующую секунду он уже лежал на земле, и двое — Алиса и другой оперативник, — опешив, смотрели на то, как медленно краснеет возле его лысой головы грязный снег.
… В милицейской машине Алиса видела только одну точку — пересечение двух царапин возле крошечного окна. Она перерождалась, а может, умирала, если умирание — это когда замерзают внутри все чувства и мысли, когда испуганно прячется на недосягаемую глубину память и страх парализует настолько, что уже ничего, кроме него, страха, не можешь ощущать… Сколько жизней прожила Алиса этой зимой, думала она о себе безразлично в третьем лице: вот только недавно простилась с той Алисой, что жила в Питере, собиралась замуж и хотела создать такой психологический метод, который мог если не осчастливить человечество, то хотя бы раскрасить мир красками для самых отчаявшихся его представителей… С той Алисой простилась, глядя на заснеженное поле в маленьком окошке деревенского домика. А сейчас, глядя в маленькое зарешеченное окошко милицейской машины, она прощалась с той Алисой, которая едва успела начать другую жизнь — ту самую, которую хотела разделить с Кирш.
Она больше не та, какой ее помнит Питер, и не та, которая вкусила «неправильную любовь», теперь она — преступница, и это — возмездие за то, что она сошла со своей орбиты. Теперь она не имеет права выбирать жизнь для себя, теперь обстоятельства выбирают се, засасывают ее, а жизни больше нет.
И как же Кирш, думала Алиса, скоро ли она забудет про своего падшего ангела?.. И не причинят ли вреда и ей те же люди, что так поступили с Алисой? Бедная Кирш! По Алисиным щекам текли слезы, и она даже не пыталась их вытирать — только медленно переводила взгляд с наручников на окошко, с окошка на царапинки возле него…
— Вылезай, красавица!
Машина остановилась, дверца с грохотом открылась, Алиса шагнула на истоптанный снег.
15
Марго стряхнула с колена пепел и села к столу, к начатому листку бумаги.
«Дорогая Алиса! Дело даже не в том, что твоя бабушка сходит с ума от волнения, хорошо бы, чтобы и ты была уверена, что все делаешь правильно. Приложу это письмо к Аниному — твой жених (?) обещал тебе отвезти. Значит, вы все-таки общаетесь? Я писала моей Зое много писем и почти никогда не отдавала ей: слова беспомощны, как старухи… Все, что я хочу тебе сказать,— это не перепутай свою жизнь с чужой. К тому же эта странная любовь может просто увлечь тебя своей странностью, запрещенностью, дерзостью и при этом играючи сломать твою жизнь. И, о господи, как редко в этом мире случается именно любовь!»
Марго на секунду прикусила ручку и, отбросив ее, решительно скомкала недописанное письмо.
Так обрушивается пустота; небо падает и проходит сквозь тебя, а потом оказывается на земле, и ты уже не видишь ничего над собой — все под ногами, и бывшие звезды хрустят под ногами как песок…
Алиса смотрела куда-то через плечо Андрея, и туман, заволакивающий ее взгляд, стирал очертания предметов и, оборачиваясь горячими каплями, скатывался по щекам. Алиса молчала, Андрей гладил ее руку и тихо, будто пробормотал какие-то беспомощные слова… Она потеряла сон, она была не в себе, врач сказал, что у нее нервное истощение, которое, как и прочие расстройства психики, вряд ли поддается «быстрому и продуктивному лечению в условиях следственного изолятора — постоянного источника стресса». Ей придется провести в тюрьме, а после — на зоне не меньше года при самых благоприятных условиях и самых больших взятках.
— Как там Капралов?
Вопрос Алисы прозвучал безучастно, и Андрей пожал плечами:
— Я его не видел сто лет.
…Милиционер, которою она ударила, к счастью, выжил, но и прочих обстоятельств хватало вполне, чтобы забыть о свободе на много лет. Андрей незаметно вздохнул, Алиса по-прежнему смотрела куда-то в пустоту за его плечом. Он вспоминал, как психиатр — седой мужчина в твидовом костюме — похлопал его по плечу: «Хрупкость женщин так обманчива! Очень выносливые существа! Приспосабливаются ко всему, хотя, конечно, некоторые приятные качества в процессе адаптации, увы, теряются…»
Алиса провела прохладной ладонью по пальцам Андрея:
— Он тогда правильно говорил — про звезды, которые нужно увидеть, и тогда жить станет легче,
— Кто?
— Капа. Но иногда все бывает хуже; не только звезд, а и самого неба нет, и весь вопрос в том, как его удержать, — Алиса грустно усмехнулась. — Как в песне: «Атланты держат небо на поднятых руках».
Она по привычке провела ладонью по голове: раньше волосы заканчивались ниже пояса, теперь — оставшиеся пряли едва доставали середины шеи. Андрей поднял было руку, чтобы повторить Алисин жест, но рука замерла и не сразу решилась притронуться к ее голове.
Со своей непривычной короткой стрижкой, подчеркнувшей обострившиеся черты, с изможденным лицом, которое Алиса уже не «держала», как полагается женщинам, а отпустила на волю своей усталости и тоски, она была похожа на утомленную дальним перелетом птицу. Да еще и говорит про небо, что его нет. Бедная птица, которая лишилась неба…
Андрей отвернулся, чтобы Алиса не увидела его взгляд, но она была все так же далеко от той скамьи, на которой они сидели, — Алиса была где-то там, в пустоте, на месте которой прежде было небо.
Где-то там сломалось будущее, и невозможно было понять, можно ли хоть когда-нибудь вернуться к тому повороту судьбы, на котором это произошло.
— Не говори бабушке, где я.
— Конечно.
— Я не могу дозвониться…
— Бабушке?
— Нет.
Андрей понял, отвернулся.
—Ты иди, Андрюш, иди. Я устала.
Андрей встал, вымученно улыбнувшись, хотел было что-то сказать, но Алиса, глядя в сторону, продолжила:
— У меня теперь такая жизнь, что лучше тебе себя со мной не связывать. Не жди меня из тюрьмы.
— Перестань.
Прикоснувшись губами к Алисиной голове, Андрей почувствовал; как горло сдавил ком, ипоспешил выйти.
…В доме пахло свежими щами и жареной картошкой — Кирш чувствовала, что ее мутит, и спешила надеть ботинки.
— Может быть, все-таки останетесь, Кирочка, пообедаете?
Денис бросил на жену грозный взгляд;
— Оставь человека в покое; сказали же, что нет! Что за манера…
За порогом пахнущей воскресным обедом квартиры Кирш облегченно выдохнула; она не собиралась оказываться у Дениса в гостях и, если бы накануне он не вытащил ее из драки в том же дворике, что и несколько лет назад, эту ночь она — мертвецки пьяная — запросто могла бы провести на улице, не дойдя до своего дома. И опять-таки первая медицинская помощь: на этот раз рассеченная бровь… Когда заспанная Ольга открыла дверь, она вскрикнула и испуганно прикрыла рот оборкой от халатика, накинутого поверх ночной рубашки.
— В гостиной постели, мы пока на кухню, лечиться, — скомандовал Денис, усадив Кирш под вешалкой и осторожно стягивая с нее ботинки.
— Она что же, ночевать…
Столкнувшись со взглядом Дениса, продолжить жена не решилась и отправилась застилать чистую постель для незваной гостьи.
Кирш проснулась от нестерпимого для неопохмелившегося человека запаха щей и увидела над собой портрет маленькой Киры, хрустальную люстру и восточный натюрморт в позолоченной раме. За раздвижными дверями слышались голоса: в чужом доме вовсю кипела жизнь. Кирш поморщилась, прикоснувшись к ноющей брови, и, спешно натянув кофту, села; стрелки на настенных часах давно уже начали новый круг этого дня. Проснуться в такое время в чужой гостиной, где к тому же ты оказался без особой надобности, а лишь по какой-то досадной нелепости, это одно из тех редких «удовольствий», которые Кирш, внутренне содрогаясь, называла «неумытой тоской». Печаль бывает благородной, как ровный шум осеннего дождя за сводами старых окон Исторической библиотеки, где Кирш провела немало вечеров в пору романа с преподавательницей философии… Тоска же может быть только несуразной и неумытой, как этот осадок вчерашней ночи и неуютное пробуждение в доме Дениса.