Вчерашняя ночь начиналась в «Перчатке».
— Водки сто! — Кирш оглянулась от стойки и поприветствовала подошедшую хозяйку заведения.
Настена обняла ее и, по-дружески похлопав по синие, спросила:
— Где ж твоя волшебная Алиса?
— Дома, в Питере, рассеянно ответила Кирш и хотела было отойти, по Настенина помощница, продающая обычно билеты, добавила звонким голоском:
— Что-то все в Питер потянулись; вот и Рэй туда подалась, да так там зависла, что на звонки вообще не отвечает, а ведь сама просила про квартиру узнать!
Кирш удвоила заказ и, решив, что вечер только начинается, стала разглядывать других посетительниц: скользила по их лицам помутневшим взглядом, но, бегло поздоровавшись, не хотела продолжать знакомства — как не имело бы смысла знакомиться с декорациями или экспонатами музея восковых фигур.
Горечью в запотевшей стопке и долькой лимона на краю Кирш провожала любовь; без борьбы, как и полагается провожать капитулирующую любовь, — она просто отпускала ее. Только руки вспоминали одно-единственное тело и беспомощно сжимались в кулаки. Чье-то, неосторожное слово — и не найдется такой силы, которая остановит Кирш в ее желании крушить все вокруг, рушить мир за то, что оп посмел остаться, когда не стало любви.
Неосторожное слово произнес кто-то на улице, уже рядом с домом, да и сказал-то его этот «кто-то» вовсе не Кирш, а какой-то заплаканной девушке, сидящей на снегу с ладонями, прижатыми к лицу. Так же плакала Алиса в их первый вечер в деревне. Кирш резко повернулась: мужчина продолжал кричать, он вновь замахнулся, и Кирш заревела, набросилась на него, забивая кулаками — поженски отчаянно, забыв о приемах. Конечно, этот громила был сильнее; она падала от его удара в снег и, едва поднявшись, набрасывалась снова. Она дралась не с прохожим, она дралась сама с собой, и не могло быть речи о пощаде. Снег, удар, соленый привкус теплой крови; холод снега, неотвратимость удара, желание проснуться от этого сна…
…Кирш покосилась на жену Дениса: та с нетерпением следила за тем, как незваная гостья затягивает шнурки на мощных ботинках. Кирш не нравилось слово «баба», и она делила женщин на «сексоток» и «просто женщин». «Сексотки» украшают мир своим существованием, независимо от того, сколько ума в их красоте; «просто женщины» гарантируют, что механизм социума будет функционировать, что в духовках будут печься пирожки и на рынках не остановится торговля. Жена Дениса — полная молодая женщина, стоящая перед Кирш в коридоре, — была просто женщиной; почему-то Кирш, глядя на нее, вспомнила прежних подруг Рэй и отвела взгляд, – наверное, только с такими и можно бежать от жизни; есть водка, есть такие женщины — и ты крутишься внутри большого механизма, как маленький винтик.
А Алиса уехала. И почему-то не хотелось спастись с помощью «просто женщины». И с помощью той недоступной вчера для других «сексоточки», которая покорно позволила Кпрш прижать себя к стене в туалете «Перчатки». Кирш только вымыла руки и, даже не оглянувшись на сладкоголосое: «Куда же ты?» — поспешила покинуть стены того похотливого туалета. «Еще водки», — сказала она бармену.
…Денис спустился проводить Кирш, она быстро сбежала по лестнице и, резко оглянувшись у самого выхода, взмахнула рукой:
— Ладно, Ден, пакэ! Спасибо.
Денис мялся в дверях подъезда:
— Ты домой?
Кирш уже сделала шаг на улицу, и через открытую дверь на Дениса летели мелкие снежинки, Я к Максиму еду,
— Так давай отвезу! — оживился Денис. — Сейчас, ключи только возьму!
Лицо Кирш мгновенно обрело строгое выражение борца.
— Не вздумай! Щи иди кушай, тебя дети ждут на семейный обед!
Дверь захлопнулась перед самым носом Дениса, и он, помедлив, начал было подниматься обратно. Но вдруг, неожиданно развернувшись, выбежал следом за Кирш.
— Стой!
— Чего тебе?! — Кирш со скрипом затормозилась на притоптанном снеге.
— Я не хотел тебе говорить… Ты ж вчера кричала, что вы с Алисой твоей расстались, что она домой уехала… А она у моих, ну, короче, по наркотикам проходит, В общем, в Москве она, за решеткой. Я подумал, что тебе надо знать, даже если вы расстались… — Денис смотрел в снег и, закончив фразу, перевел взгляд на глаза Кирш — они не моргали и, казалось, не выражали ничего, кроме ужаса.
— Отвези меня туда. — Голос прозвучал хрипло.
— Так просто не получится, там договариваться нужно, а сегодня воскресенье.
— Где это? Я сама поеду.
Не дождавшись, когда машина остановится, Кирш открыла дверцу и в несколько шагов оказалась у входа в следственный изолятор.
Человек в форме преградил ей путь:
— Обычно сюда так не ломятся, стой.
— Мне нужно, у вас там девушка моя!
— Чего? — Милиционер прищурился и, оглядев Кирш с ног до головы, бросил брезгливо;
— Давай, коблина, иди отсюда!
Кирш побагровела и сжала кулаки. Денис успел удержать ее за локти и кивнул человеку в форме:
— Все нормально, начальник, мы завтра придем.
Кирш наотмашь ударила по кирпичной стене изолятора и, развернувшись, зашагала прочь мимо машины.
— Куда ты, чума моя?! Обещаю, ты к ней завтра попадешь. — Денис махнул рукой и сел за руль.
Кирш не заметила, как добралась до дома. Еще полквартала — и ее подъезд. Успокоиться. Все обдумать. Завтра — к Алисе, потом к сыну. Еще нужно найти Рзй. Нужно сделать в квартире перестановку, чтобы подготовить ее к переезду Максимки. И от боев нужно отказаться, снова ваять или вовсе отказаться ради Максимки от амбиций — как бойца, так и художника — и найти просто работу…
Напротив подъезда над детской коляской склонилась незнакомая девушка лет восемнадцати: плакал ребенок, как показалось Кирш по тоненькому голосу — новорожденный. Девушка беспомощно озиралась по сторонам, и Кирш вздохнула, сделала шаг к подъезду и коляске.
— Твой?
Девушка кивнула.
— Я, знаешь, как своего успокаивала, когда он таким же крохой был; тихонько двумя пальцами по спинке постукивала — затихал. Это им стук материнского сердца напоминает — спокойней им на душе становится…
Девушка последовала совету и через несколько секунд подняла голову, чтобы поблагодарить за совет, но Кирш уже вошла в подъезд.
За окном с зелеными шторами, за окном с решетками — за всеми окнами тихо опускался на землю снег, заметая дорожки, и мир становился белым. По белому листу, вытянутому из принтера, быстро скользила рука, заклеенная пластырем; по белому листу блокнота, то вздрагивая, то замирая, водила бледная топкая рука — две руки, которые не могли прикоснуться друг к другу.
«Ты не ищешь меня и ничего нс знаешь обо мне. Я дозвонилась Аде, но ни слова не сказала ей о том, где нахожусь: к чему?.. Она видела тебя в клубе, ты уже можешь быть с другими… Так недолго, как вспышка звезды, но мы были вместе, так недолго, но я кем-то была для тебя. Этого достаточно. Я поверила в эту любовь, но она не для Земли. Нет, любовь не «эта», не «та», она — направленная сила внутри человека. Я думаю: какая разница, какого пола тот человек, на которого душа направляет этот волшебный вектор? Но природа схитрила: наши векторы параллельны, наши слезы невидимы друг для друга, мы кажемся друг другу, мы придумали друг друга, мы захотели быть сильнее мира и играть по своим, не заданным им правилам… Но как же не хватает тебя! И, кажется, когда бы мы ни встретились, нам будет о чем молчать, заглянув друг другу в глаза, будто мы вместе пережили катастрофу, которую невозможно забыть.
У меня снова другая жизнь, совсем другая, и я, даст Бог, появлюсь когда-нибудь заново и буду скучать по прежней Алисе. И буду по-прежнему любить Кирш. Непонятная моя любовь, боль из другого мира, нежная моя Кирш… Я люблю тебя или вспоминаю любовь?.. Осталась ли в моей душе способность к любви, если нет и самого желания жить. Так странно…»
Алиса отодвинула блокнот и закрыла лицо руками. Она не могла написать главного и признаться Кирш в том, что ей хочется в тюрьму. Как убегают в болезнь, устав от ежедневного карабканья в гору познания, как уходят в парни армию от беременных подруг, так переход от прошлого к неясному будущему требует перевалочного пункта, пусть даже такого угрюмого и страшного, как зона… Пусть тюрьма окончательно разрубит жизнь на «до» и «после», пусть яснее будет эта граница.