«Пап, ты не удёс?»
«Нет Ванька, спи», – соврал Маруськин. Но Ванька для верности зажал в потеплевшем кулачке прокуренный, заскорузлый отцовский палец. И сразу засопел, доверчиво и уютно.
В незашторенное окно на Марускина глядела незнакомая звезда. То, впадая в дрему, то оживая, она чуть раскачивалась над темным куполом полуразрушенной церкви, холодным сиянием венчая храм у бетонной дороги. Зимою снег выбеливал её своды, промораживал кирпичную кладку до блесток. Заиндевевшие стены вспыхивали на солнце, точно отражая мириады зажженных свечей. А летом в её ароматных приделах разгорался шиповник, и в бездыханном полдне гудели пчелиные колокола. С утра, и особенно к ночи, херувимские песни разливались над алтарем, где из лета в лето прирастали силами тощие березовые деревца. Казалось, сама природа справляет божественную литургию на останках престола некогда благословенного храма.
Вечерами, усадив десятилетнюю дочь Лялю на багажник, Маруськин отправлялся в деревню за живым молоком. Иногда он останавливался, бросал велосипед у дороги и, перебравшись через сухую канаву, поближе к церкви, заваливался в теплую траву послушать соловьев. Маруськин слушал, а Ляля беззвучно ловила кузнечиков, отрывала им крылышки и отпускала.
Ляля была похожа на мать. Те же глаза, те же волосы и тот же черный бугорок родимого пятнышка на мочке уха. Вот только характером не одарила родительница. Смирение и отстраненность одновременно наполняли дочь. Иногда Маруськину казалось, что Ляле не десять, а сто десять лет. Лялю не интересовали шумные игры, она чаще молчала, чем говорила. Иной раз о её присутствии в доме напоминало лишь пальтишко, да обувка – аккуратная пара, среди сброшенных, как попало. Она могла часами смотреть в окно, из которого были видны: дальний лес, кусок дороги, остов церкви, КПП с металлическими воротами – по облупившейся звезде на каждой створке, да редкие прохожие. Такие редкие, что по часу не увидишь следующего.
Увязнув взглядом в унылом окоеме, она забывала о времени, словно молилась, и только строгий окрик матери заставлял её оторваться от подоконника и исполнить все приказания. Она жила в семье точно отбывала епитимью наложенную неведомо кем и за что. Приступы молчаливого созерцание не столько настораживали, сколько раздражали Веру, она возила девочку к врачам, но те ничего страшного не находили.
«Я устала от её молчания. У меня будет нервный стресс, – убеждала она Маруськина в семейной постели, нежно выводя пальчиком знаки вопроса на заросшей груди мужа. – Она сведет меня с ума...»
Чтобы «отдохнуть» от дочери Вера всякий раз подолгу уговаривала мужа. Маруськин нехотя, но соглашался и отвозил девочку на все каникулы к своим в Саратов. И как-то Ляля совсем не вернулась, осталась у бабушки с дедом. В той же постели Вере удалось убедить мужа, что там ей будет лучше.
Уличная дверь взорвалась новогодней хлопушкой, из нее с хохотом высыпалась соседская компания и поплясала к клубу. Маруськин ещё немного посидел, таращась в темноту, медленно высвободил палец, подоткнул одеялко, и вышел.
Вокруг была зима. И ночь, первая ночь новой зимы... Утаптывая прошлогодний снежок, он спешил к своей ненаглядной женулечке. В кармане трепыхался бархатный коробочек с перстеньком внутри. Подарок. Дорогой и желанный. Месяц назад Вера увидала на пальце секретарши строевой части колечко с бирюзовым кабошоном в золотых веточках. Ах, что за чудное было колечко! Вера примеряла его, то на один, то на другой пальчик. То отводила руку, то подносила поближе к глазам... И всё ахала. Ей так захотелось точно такое же, что она сделалась рассеянной и задумчивой. Маруськин даже решил, что Вера заболела. Но когда все открылось, обрадованный Маруськин выманил у секретарши адресок магазина, где было приобретено сокровище.
Эльвира – кокетливая женщина постбальзаковского возраста с напористым бюстом и копною вьющихся ярко рыжих локонов, схваченных на затылке траурным бархатным бантиком, долго не сдавалась. Тактика дальнего боя результатов не дала: дров они заготовили предостаточно, и тушенка им не интересна, у майор Заклепкина, мужа Эльвиры, изжога от неё поднимается.
Маруськин не сдавался. Как заправский соблазнитель он решил применить тактику ближнего боя.
– А с чо это ты, Петр Иваныч, отзывчивый такой? – Эльвира шумно сглотнула из чашки желудевый напиток. Маруськин тоже хлебнул, внутренне содрогнувшись.